Николай Борисов - Михаил Тверской

«Наиболее радикальным вмешательством Туда-Менгу в политику Руси стала замена одного великого князя другим — такого не позволял себе ни один ордынский правитель со времён Бату, помогшего Александру Невскому сместить своего брата Андрея! В 1281 г. к хану обратился князь Андрей Городецкий... с жалобой на своего старшего брата, великого князя Дмитрия. Андрей обвинил брата в неподчинении ханской власти и сумел убедить хана, что будет куда лучшим вассалом, нежели Дмитрий» (101, 60).

Хан решил показать, кто в доме хозяин. Степь пришла в движение. Кочевники седлали коней и потирали руки в предвкушении увлекательного развлечения — карательного похода на Русь. Так начались полные огня и дыма 80-е годы XIII столетия.

Возникновение в 1280-е годы двух параллельных центров власти в Золотой Орде — ханского двора и ставки Ногая — отразилось и на политических отношениях в Северо-Восточной Руси. Здесь зеркально повторилась ситуация в степях: одна коалиция князей, которую возглавлял великий князь Владимирский Дмитрий Александрович (1276— 1293), искала поддержки у бекляри-бека Ногая, а другая — во главе которой стоял князь Андрей Александрович Городецкий — делала ставку на хана Туда-Менгу, а позднее — на Тохту.

Помимо вечной, как мир, борьбы за верховную власть, в этом противостоянии угадываются и обычные человеческие пороки — алчность и тщеславие. Сыновья Александра Невского, которого уже современники называли Великим, явно недотягивали до величия отца. Более того. В истории XIII столетия они стали тенью его светлого образа.

Плутарх рассказывает, что в Спарте существовал такой обычай: «Если у братьев возникал раздор, спартанцы наказывали отца за то, что его сыновья восстают друг на друга» (97, 301). Очутившись в Спарте, Александр Невский понёс бы тяжкое наказание согласно этому обычаю. Два его сына, Дмитрий и Андрей, были лютыми врагами; третий, Василий, самый старший из братьев, восстал и против отца...

Вечно занятый делами и метавшийся между Новгородом и Ордой, Александр Великий мало заботился о воспитании своих детей. Во всяком случае, плоды этого воспитания оказались горькими. Вот как характеризует правление Александровичей современный историк:

«Ни один из двух великих князей, преемников Василия Ярославича на владимирском престоле, не имел ни силы, ни решимости, ни способности, ни даже удачи, чтобы объединить князей Суздальской земли или чтобы бросить вызов растущему влиянию семьи их брата Даниила Московского или их двоюродного брата Михаила Ярославича Тверского. Не удалось им создать и свои династии» (137, 186).

И всё же старший из них, Дмитрий, в изображении летописцев выглядит скорее жертвой, нежели хищником. Младший же, Андрей, ведёт себя как беспринципный властолюбец и отпетый коллаборационист. Летописцы видят корень зла в том, что, не имея никаких формальных прав на великое княжение Владимирское, он решил добиться заветной цели через личное расположение правящего хана...

Не знаем, давал ли Александр Невский своим сыновьям уроки успешной политики. Однако легко заметить, что Андрей пришёл во Владимир тем же путём интриг и произвола, что и его отец. Не станем вступать в давний спор поклонников и хулителей Александра Невского — золотой легенды русского Средневековья. Отметим лишь очевидное: если успех политики, проводимой Александром Невским, принёс Руси десять лет покоя под его твёрдой рукой, то успех его наследников и подражателей не дал стране ничего кроме бесконечных усобиц и ужасов татарских погромов.

Поставив цель, Андрей не затруднялся относительно средств. Вместе со своими приятелями — и, кажется, такими же коллаборационистами, как и он сам, — ярославским князем Фёдором Чёрным и ростовскими князьями братьями Дмитрием и Константином Борисовичами Андрей подолгу живёт в Орде, принимает участие в походах ордынцев на Северный Кавказ, Польшу и Литву. Похоже, что Андрей настолько освоился в Орде, что начал забывать в себе русского князя. Впрочем, скудность наших знаний об этой далёкой эпохе не позволяет давать окончательные оценки. Многие вещи представляются потомкам совершенно иначе, чем их современникам. Так, известный своими связями с Ордой князь Фёдор Чёрный после кончины был причислен клику святых. Его союзников ростовских князей летописец хвалит за то, что они, подолгу находясь в Орде, выручали там русских пленников, а инициатор многих татарских набегов на Русь Андрей Городецкий получил полное отпущение грехов у историка С. М. Соловьёва за то, что хотел стать «государем всей Русской земли». «При таком вопросе нельзя было разбирать прав и средств», — полагает патриарх отечественной историографии (35, 335; 123, 231).

Михаил Тверской впервые увидел татарский набег в возрасте около десяти лет. Это зрелище навсегда осталось в его памяти. Как, вероятно, и перекошенные ненавистью лица князей, призвавших косматых всадников ужаса в русские земли...

Окончательный разрыв между братьями Александровичами состоялся в конце 1281 года. Летописец посвятил этому событию большую статью, по тону напоминающую проповеди Серапиона Владимирского:

«Тое же зимы бысть первая рать (курсив наш. — Н. Б.) на князя великаго Дмитреа Александровичя, прииде ис татар князь Андрей ратью на брата своего стареишаго князя Дмитреа, испросив собе княжение великое под братом своим, имея споспешьника собе и пособника Семена Тонильевичя, и с ним иныа коромолники. И прииде к Мурому с погаными татары, и посла по князя Феодора Ростиславичя (Ярославского. — Н. Б.), по князя Михаила Ивановичя (Стародубского. — Н. Б.), по князя Костянтина Борисовича (Ростовского. — Н. Б.) и по вся князи, и поиде с ними ратью на Переяславль. Татарове же разсыпашася по земли...» (22, 78).

Далее следует скорбное описание бедствий, причинённых татарами. В нём восходящие к византийской традиции литературные клише служат материалом для изображения подлинной жизненной драмы. Примерно так же работали и агиографы, составляя из универсального набора добродетелей и ситуаций мозаичный, но нередко исторически достоверный образ святого.

Приведённые Андреем татары вновь, как и во времена Батыя, прошли по русским землям, «все людье секуще, акы траву» (5, 289). Их отношение к мирному населению трудно даже назвать жестокостью. Это было что-то другое, запредельное, лежащее вне традиционной системы моральных оценок. Людей либо просто убивали, «как траву», либо превращали в живой настил для преодоления крепостных рвов.

Сопоставление различных взглядов на одно и то же явление или событие всегда плодотворно для историка. Вот как описывает завоевание татарами Венгрии в 1241—1242 годах живой свидетель этих событий — посланник папской курии магистр Рогерий: