Наталья Громова - Потусторонний друг. История любви Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович в письмах и документах

Боже мой, Боже мой – неужели судьба не смилуется над ним и [не приберет] его так преждевременно?.. И жена останется одна с ребенком. Как она все это вынесет? (Обрыв текста.)

14. Лев Шварцман (Шестов) – Варваре Малафеевой (Малахиевой-Мирович)

Апрель – май 1896

Карлсбад – Париж [279] Цит. по: Б.-Ш. Н. Жизнь Льва Шестова. По переписке и воспоминаниям современиков. Т. 1. С. 10.

Фрагмент письма.

…вам классиков – поэтов и прозаиков. Хорошо было бы вам Данте прочесть, Гюго, Дюма сына и русских Толстого, Достоевского, Писемского, Гоголя, Тургенева, Белинского, Добролюбова. И затем – историю. Полезно – истории литературы, искусства и общественных движений. Видите, как много! Когда вы будете опять с нами, я все свое влияние употреблю, чтоб направить вас именно по этому пути. Но напишите все-таки, что вы сами намерены читать: вы говорите, что у вас есть уже программа. Да – еще: непременно пишите. Я знаю, что у вас есть планы. Старайтесь их осуществить. Вам это необходимо, чтобы давать себе отчет в своих настроениях. И затем – не бойтесь бездны премудрости. Она не так страшна. И мне много недостает в знаниях: больше, чем вам, если принять в соображение, что от меня требуется. А я не робею. Не робейте и вы. Бывают грустные настроения – но они относятся к тому проклятому случаю, который наделал столько бед в моей жизни. А помимо этого, я убежден, что еще добьюсь своего, и выведу и вас, и Настю на путь. Но вы, Вава, вы не бегите моих указаний и не вздумайте подчиниться влиянию того круга, который встретится вам в Париже. Там теперь, кажется, и Минский, и Волынский, и Мережковский с супругой – они ездили вдохновляться искусством. Волынский – это просто глупый человек, Минский потерял почву под ногами. Я боюсь, что вы падете ниц, увидав на них панцири и копья современного литературного образования. Помните, что это – пустяки, что Волынский, помимо всего, помимо того, что у него пустая душонка, еще в конце концов круглый невежда. Он знает только заглавия и самые громкие слова. Вам не под силу будет его допрашивать, и он, может быть, и победит вас. Но это не должно вас смутить. Победит вас лишь ваш собственный страх. Вот все, что пока могу вам сказать, не знаю, что еще о подробностях говорить. Спросите – я скажу.

Мои занятия идут сносно. Писать – здесь не пишу. Условия неподходящие. И очень тяжело бывает на душе <���нрзб>. Но, вот скоро все уладится, тогда верно начну и писать. А тем временем – подготовляюсь. Кстати, читали ли вы “Ткачей” и “Таннен” Гауптмана? Они, верно, переведены на французский. Прочтите – вы увидите, что новейшая литература заключает в себе элементы христианства в <���нрзб> большей мере, чем это можно думать, судя по Минскому и Волынскому, этим жалким выродкам российской словесности. А с Зудерманом вы знакомы? Вы Верлена читали? У него есть искренность и дарование. Я Насте перевел выбранные места из него. Вот вам тоже три строчки из него (конец стихотворения):

Чудесный конец! И все стихотворение хорошее… В последующих письмах, по мере того, как я буду знакомиться с Нитше (он ужасно трудно читается и я с ним много хлопочу), я буду, если вы хотите, и вас знакомить с ним на тот случай, если его сочинения попадутся в ваши руки. А пока – Поклонитесь С.Г. [281] С.Г. Балаховская-Пети. и г-ну Пети. Напишите, что вы нашли в Париже, каких людей и какие нравы. И встречали ли вы Флексера (Волынского) и какое впечатление произвел на вас этот бумажный арлекин.

Ваш Л. Ш.

15. Лев Шварцман (Шестов) – Варваре Малафеевой (Малахиевой-Мирович)

[Середина июля] 1896

[Берлин – Киев]

Дорогая Вава!

На последние два письма cвои я не получил от Вас ответа. Т. е., может быть Вы и писали в Италию, но я сделал непростительную глупость, вследствие которой письма, которые мне были отправлены в Италию дойдут до меня Бог знает когда. Пожалуйста, не пожалейте мне еще одного письма, чтоб мне знать, что с Вами, где Настя и т. д. Сейчас я пишу на скоро. Только вчера приехал в Берлин и еще не осмотрелся даже. Я здесь с матерью. Пробуду, верно, с месяц, с полгода – а затем снова на юг.

Приехала ли Настя в Киев? Как Ваши денежные дела? Может нужно денег? Я теперь могу ссудить. Кстати, если в “Ж и И” [282] Подробнее о газете "Жизнь и искусство" см. с. 19. напечатаны мои статьи, то там, верно, собралось рублей 20, 25. Если есть там мои деньги – возьмите их себе. Вам верно, на первые поры деньги понадобятся. Если же денег там нет – напишите мне и я постараюсь Вам сколько можно будет выслать. Но, пожалуйста, напишите. Так досадно мне, что я не получил ни Вашего, ни Настиного писем. Ведь Вы наверное писали, не может быть, чтоб Вы два письма мои оставили без ответа.

Осмотрюсь в Берлине – буду писать подробнее и больше. Авось что новое увижу или услышу здесь. Город очень, очень интересный. Холодно здесь, не то, что в Италии. Но любопытно, все-таки. Побегаю, поищу fin de siècle [283] Конец века ( фр. ). . Авось разыщу что-нибудь интересное. Эх, кабы я здоров был. Кажись, местечка, не осмотренного не оставил бы ни в одном из городов, <���нрзб> мной. А теперь!

Но, ведь мы условились, что волноваться нельзя. Ницше в каком<-то> письме сказал, что горе и лишения не принадлежат к “ненужному и неразумному в человеческом существовании”, а gehören zur Sache [284] Относится к делу ( нем. ). – будем жить этой верой, которая, быть может, гораздо глубже убеждения, где горе и лишения бессмысленны. Ибо, в таком случае вся жизнь, где всякому дано лишь исчезновение, а вечны лишь утраты – одна большая бессмыслица. И посему, я не хочу жаловаться. На этот раз мне, впрочем, и вообще писать не хочется, но очень хочется получить от Вас весточку. Между прочим, сообщите, не узнали ли Вы насчет статьи Михайловского о Ницше [285] Михайловский Н. Еще о Ф. Ницше // Русское богатство. 1894. № 12. Отд. 2. С. 84–110. . Мне это очень нужно. Пока – до свидания. Если бы Вы написали мне подробное и хорошее письмо о себе и Насте! Полегоньку, да понемногу на шаг отодвигаемся друг от друга, что скоро с трудом будем понимать один другого. И Вы, и Настя, так, краткие записочки только присылаете.

Ваш ЛШ

Адрес: Berlin. Poste-restante. Leo Schwarzman

16. Лев Шварцман (Шестов) – Варваре Малафеевой (Малахиевой-Мирович)

3 октября [1896]

Мюнхен – [Воронеж]

Сейчас, дорогая Вава, написал письмо С<���офье>Г<���ригорьевне>. Мне хотелось переписать его и послать Вам. Не потому, что оно так умно или тонко написано, а чтобы хоть раз в ином тоне что-нибудь написать Вам, чтобы хоть раз попросту, как все люди, поболтать с Вами. Боже мой – уже ровно год c тех пор как мы с Вами расстались и еще ни одного простого письма, где бы не было речи о задачах человека и о существовании Бога, я не написал Вам. Но как писать Вам иначе, если Ваши коротенькие, большей частью наскоро написанные письма полны всегда такого отчаяния! Язык не поворачивается говорить о чем-либо запросто! Я уже думал: ведь и Вы, и я – мы ведь не всегда строго, серьезно и торжественно настроены. Ведь смеемся же мы и радуемся. Отчего же все письма носят такой монотонно-угрюмый характер, словно мы разговариваем у постели умирающего. И так мы привыкли к этому тону, что всякий другой показался бы уже почти неприличным. Но ведь мы еще не умираем, живем еще и надеемся, так <���нрзб> уж неприлично немного повеселее поговорить? Мне потому хотелось переписать письмо к С.Г., чтоб прервать этот мрачный тон. А то, казалось мне, я не сумею иначе с Вами говорить, как о смысле страданий, о Библии и т. д. А может быть, этого уже не нужно, об этом уже достаточно говорено и пора уже просто начать жить так как живут люди, когда они чувствуют всем существом своим, что нужно страдать, если приходится так же, как нельзя бежать радости, если они посылаются тебе.