Наталья Громова - Потусторонний друг. История любви Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович в письмах и документах

Теперь получаю корректуру своей книжки. Месяца через два прочтете ее. Нечего и говорить, что не удалось все высказать; получилась лишь тень настроений и переживаний. Но таков удел уже наш, писательский. Будете браниться.

С Настей не знаю, что делать. Я не понимаю ее отношений ко мне. Она подолгу не пишет, потом – извиняется. Что это значит? Мне кажется, что она не дорожит совсем перепиской. Ну, а дальше – я не знаю наверное. Может быть, она уже и совсем отвыкла от меня. Это было бы естественно. Как это ни (обрыв текста) .

18. Лев Шварцман (Шестов) – Варваре Малафеевой (Малахиевой-Мирович)

[После 14 октября 1896]

[Берлин – Киев]

Дорогая Вава!

Получил Ваши письма. Спасибо, что похлопотали – и простите, что обеспокоил Вас столь <���нрзб> поручениями. Мне очень приятно, что удалось найти работу в “Ж и И”. Я намерен аккуратно сотрудничать, если только они не слишком часто станут браковать по нецензурности мои статьи. Правда, теперь у меня сработалось все благополучно. Но <���нрзб>, я не могу у них брать столько денег, сколько мне нужно. Мне ужасно, напр<���имер>, не хочется брать у них на печатание книжки но, они уже обещали – и эти деньги я возьму. А, если книжка провалится, то на печатание второй (о Нитше) нужно уже будет самому приготовить деньги. Но, коль гонорар из “Ж и И” у меня свободен и я могу, без всякого затруднения предложить пока Вам и Насте причитающиеся мне деньги. Я знаю, как трудно достать работу. Сегодня я напишу в “Ж и И”, чтобы Вам передали гонорар для пересылки мне. Так, конечно, уже не будет неловко. А Вас попрошу непременно прислать мне, во-первых, Ваших “Людей” [289] Рассказ был напечатан только через год. В. М-ва. Люди, которым нечего терять // 1897. № 3486, 3487. 24, 25 сентября. (я хотел непременно перечесть: я их очень люблю) а во-вторых мои статьи, напечатанные в “Ж и И”. Мои статьи мне необходимы, чтобы знать, не подверглись ли они цензурным или редакционным изменениям. Я думаю, Вам это будет нетрудно сделать, а меня Вы премного обяжете. Адрес тот-же: Berlin, poste-restante . Если выйдет задержка в выдаче гонорара, напишите мне сейчас же. Кажется – все о делах!! Да – еще статьи Михайловского – они очень мне нужны. Если можете, достаньте. Я их пришлю обратно – можете заверить честным словом. Я аккуратный человек.

А теперь, покончив с делами, можем побеседовать по душе. Грустно мне, Вава, читать Ваши письма. Грустно еще и потому, что Настя заперлась от меня совершенно. Мне кажется, что она не только Вам но и мне не хочет простить прошлого. Если бы она умела рассказать все Вам и мне было бы много лучше. Но, она с каждым днем все глубже и глубже уходит в себя. Слава Богу, что она не поехала в деревню. Может быть, в Киеве она развеется немного.

А Вас, Вава, опять смущает “современность”, “течения” и т. д. Не Нитше ли слова? Как странно <���нрзб> легковерность бедного Нитше. Представьте, у меня – его Заратустра и другие сочинения – почти настольные книги. Ни одного из новых писателей я не люблю так, как его. И – главное – ни у одного из новых писателей я не нашел столько истинного христианского утешения, т. е. утешения основанного не на унижении, а на возвышении человека. Было время, когда я, не успев хорошо узнать Нитше, тоже видел в нем антихриста, врага человеческого рода. Теперь – я знаю многие фразы из его сочинений наизусть и с восторгом повторяю их, как слова Св. Писания. Мне жаль, глубоко жаль, что Вы и Настя так далеко от меня живете. Мне кажется, что, если бы Вы могли читать Нитше, Вам бы легче жилось. После Шекспира – Нитше больше всего нужен современному человеку. Если правда, что трагическая красота – высшая красота, – а это одна из величайших истин – то произведения Нитше – эпоха в литературе. Ни у одного из писателей, я не чувствовал такого глубокого трагизма. Нитше – родной всем тем, которые были за Дантовской дверью, ведущей в ад. Помните Вы надпись над этой дверью?

“ Per me si va ne la città dolente,

per me si va ne l’etterno dolore,

per me si va tra la perduta gente.

Giustizia mosse (двигала)

il mio alto fattore (моего высокого творца).

Fecemi (меня создала) la divina podestate,

La somma sapïenza e ‘l primo amore.

Dinanzi a me non fuor cose create, se non etterne (до меня создавалось лишь вечно существующее) co io etterno duro.

Lasciate ogne speranza voi ch’entrate ” [290] Данте Алигьери . Божественная комедия. Ад, песня 3. “Я увожу к отверженным селеньям, // Я увожу сквозь вековечный стон, // Я увожу к погибшим поколеньям. // Был правдою мой зодчий вдохновлен: // Я высшей силой, полнотой всезнанья // И первою любовью сотворен. // Древней меня лишь вечные созданья, // И с вечностью пребуду наравне. // Входящие, оставьте упованья”. Пер. М. Лозинского. . Заметьте конец – оставьте всякую надежду о вы, которые входите сюда. И эту надпись начертала il primo amore [291] Первая любовь ( ит. ). ! Безнадежность, отчаяние имеет своим источником высшую мудрость, божественную власть. Прочтите внимательно Нитше и вы найдете в его философской лирике оправдание этим словам: объяснение трагического Нитше нельзя читать, как Канта. Он лирик, а не систематик, т. е., он человек, который говорит правду, а не выстраивает систему. Для большинства людей – он чужой. Кто не читал дантовской надписи, тот не поймет Нитше, или поймет его так, как малолетние дети понимают свою мать. Она плачет – а им нравится жемчужная капля, падающая с ее ресниц. Нитше пишет, а читатель восторгается красотой его языка. Люди – все почти – дети, родятся и умирают младенцами. И те, которые успевают созреть раньше, чем увидят пред собой роковое видение – смерть, те кажутся всем странными, непонятными, полубогами обладающими мистическим даром творчества. И это творчество – для людей сводится к красивым жемчужным каплям, падающим с ресниц смертного человека. Его лицо, с печатью пережитых страданий, кажется им дивно прекрасным – своими строгими, определившимися очертаниями. Что под всем этим – того они, люди не знают. В Риме, я видел статую Моисея Микеланджело. Могучий, исполинской силы человек сидит в кресле захватив в руку свою огромную до колен, седую бороду. В глазах горечь, в лице – строгость и суровость. Когда я глядел на него, я вспоминал его слова: “не вари теленка в молоке его матери”. Так заповедовал Моисей – и это правило евреи соблюдают до сих пор и в этом правиле видят Моисея, а вне этого правила (и ему подобных иных) не знают Моисея. Я подумал: что было в душе пророка, когда он говорил евреям – и как таки он им сказал. И пророки всегда так говорили с людьми; они все свои переживания оставляли при себе – а людям давали правила, как устраиваться, как жить. И до сих пор продолжается то же. Люди берут правила, приказания, распоряжения, запрещения – и боятся всмотреться в ту внутреннюю работу, которая на выточенной, определившейся заповеди оставляет едва заметный след. Так и с Нитше поступают. Возьмут его правило – в той осязаемой и доступной форме, в которой оно наилегче всего предложено – и думают, что они последователи великого несчастливца. Нитше был очень прав, когда говорил, что быть может еще не выросли те дети, которым будут слышны его речи. И Вам, Вава, я скажу – не слушайте домашних ницшеанцев. Верьте себе – у Вас есть право на самость, на самостоятельность в мыслях и чувствах. А “течения”, да еще русские – лубочная работа наших писателей – бросьте Вы все это, забудьте. Разве Минский, Волынский, вся эта братия – писатели?!