Наталья Громова - Потусторонний друг. История любви Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович в письмах и документах

Мне много хотелось бы Вам сказать, Вава. Да в письме не вяжется ничего. Во всяком случае, если есть у Вас, о чем спросить и, если Вы еще не забыли, что я Ваш друг – спрашивайте. Судьба разлучила нас, и меня, и Вас, и Настю. Но друзьями мы можем, должны остаться. Мне больно, невероятно больно думать, что и в этом мы не победили судьбы. Но, может быть, победим…

Привет Насте. Написала ли она мне?

Ваш ЛШ.

Сообщите подробно мне о своих делах. И непременно пришлите в Берлин “Людей” и мои статьи.

Вы можете просить деньги в “Ж. и И.”, т. к. я уже написал письмо в редакцию. Просите не для себя, а для меня, ибо я написал туда, что Вы деньги перешлете мне. Скажите им, что я скоро опять напишу и пришлю для них кое что.

19. Лев Шварцман (Шестов) – Варваре Малафеевой (Малахиевой-Мирович)

[Середина ноября 1896]

[Берлин – Воронеж]

Фрагмент письма.

…до сих пор Настя все знала. Если Вы говорите о письмах из Ниццы, то ведь, их содержание ей было известно – это я увидел сейчас же, как она приехала. И теперь ничего не должно быть тайной от Насти, дорогая Вава. И она не должна ничего скрывать. Но я уже писал ей, что она мне многого не говорит – и это нехорошо. Я был виной тому, что Вы научились иметь тайны от Насти. И это очень горько. Настя за этот год перестала быть девочкой – и стала женщиной. Она много и прежде выносила – но все это оказалось ничтожным пред тем, что в этом году она вынесла. Теперь – она лучший друг для Вас, который все поймет, что Вы ей скажете. Я хотел оберечь ее от горя и накликал на ее голову самую ужасную беду, какая только могла быть. И знаете, что, дорогая Вава, может быть – это ее счастье. Если бы она не пережила всего, что ей пришлось из-за меня пережить, она никогда бы не была той, кем будет она и теперь. Всмотритесь в нее лучше – она Ваш истинный друг. Приблизьтесь к ней – и тогда Вам станет ясно многое, что Вас теперь смущает. Она Вас очень любит, я в этом не сомневаюсь. И у ней Вы найдете то же, что у меня. Она называет меня своей ученицей – но она мой товарищ. Она, я это чувствую, не сломилась под бурей, а окрепла, и для нее начинается новая эра. Вы предсказали ей <���нрзб> когда сказали, что встреча со мной ей будет полезна. Теперь, дорогая Вава, одно я могу Вам посоветовать. Вы едете к Насте – сблизьтесь с ней, сделайте ее своим другом и наш тройственный союз получит смысл. Поймите это, что только Ваша близость с Настей может все и Вам и ей выяснить и тогда смысл моего совета Вам будет заранее ясен. А относительно меня, столько пережившим и с Вами, и с Настей – знайте, что этот союз иным быть не может. Я не могу Вас забыть никогда, ибо Вы были первой, отозвавшей меня так грозно с избранного мной ложного пути, Настя же в тяжелое, самое тяжелое время моей жизни утешала меня лаской и приветом. Вы обе сыграли такую роль в моей жизни, что мы навсегда связаны. Чтобы ни случилось в моей жизни – началом его – Вы и Настя. Видите, Вава, так должно быть. Мы сознательно должны решить нашу судьбу, мы не должны позволить кому-либо из нас погибнуть. И Вы нам дороги, т. е., мне и Насте; и Настя – мне и Вам дорога. Так нужно же вдуматься в положение, если возможно, не дать случаю определить наше будущее, а сознательно подчинить его себе. Мне кажется, что это – ответ на Ваше письмо, если я его правильно понял.

О себе много писать не приходится. Я работаю по целым дням. Вот уже полтора месяца, как я живу совершенным отшельником. У меня решительно ни одного знакомого нет – да мне и не нужно. Пишу о Шекспире. Вчера окончил главный отдел – о Гамлете [292] Согласно биографии Н.Л. Барановой-Шестовой, Л.И. Шестов начал работу над книгой о Шекспире ночью 10 сентября 1896 г. Письма датируются по смыслу. Соответственно, этот фрагмент письма мог быть написан в октябре – ноябре 1896 г., когда Л. Ш. покинул Мюнхен. . Но еще много работы. Нужно о Бруте и Лире писать. Если бы мне удалось еще с месяца полтора или два не болеть, т. е., не иметь тех ужасных припадков, из-за которых я покинул Мюнхен, – статья готова. Правда – она не достаточно сильно написана будет, ибо я все болею, да болею и не могу работать энергично. Но – так лучше: больше вероятности, что напечатают. А уж во второй статье, о Нитше, я попытаюсь решительней высказаться. Жаль, что нездоровится, но слава Богу, что не очень мучительные припадки. Все-таки работать можно.

Сегодня и Насте напишу. До свидания, дорогая Вава. Помните, что будет еще все и что нельзя падать духом. Самое великое слово, которое я когда-либо встречал это: претерпевший до конца спасется. Жму крепко Вашу руку и прошу писать подробнее и чаще.

На днях мне пришлют денег, если можно будет – и Вам урву немного.

<3 слова нрзб> – и я бросить его не решаюсь.

Ваш ЛШ

Ad: Lutsow str.18. I of.

20. Лев Шварцман (Шестов) – Варваре Малафеевой (Малахиевой-Мирович)

[Конец ноября 1896]

[Берлин —?]

Вверху страницы:

Если имеете подробные сведения о Насте – сообщите мне. Я ее письмам не очень верю, да она больше “вообще” пишет.

Уже иду за утешением. Мне иногда хочется сказать кому-нибудь горькое слово – и нельзя. Всем самим так тяжело! Но почему-то теперь мне кажется что Вас мои откровения не смутят, что Вам даже отрадно будет немножко за меня погоревать. Насте я боюсь об этом писать. Она так пугается за меня. А меж тем, пугаться нечего. А так только, как делают старые люди, покачать головой… Una furtiva lagrima [293] Потаенная слеза ( ит. ). Романс Неморино – ария из оперы Доницетти “Любовный напиток” (1832). .

Я уверен, что выбьюсь на путь, но помучиться еще придется, и, кажется, много. Главное, я чувствую, что так нужно. Пережитого – мало, нужно еще, еще и еще.

Вам кажется, Вава, что довольно?! Вы еще не знаете, чем измеряется это “нужно”. Но, не огорчайтесь, Вава – еще будет и праздник на нашей улице. Если бы Вы только пока Куно Фишера [294] Фишер Куно (1824–1907) – немецкий историк философии и философ-гегельянец. бросили! Ведь моя лучшая надежда – это будущая полемика с Куно Фишером и всей философской компанией. И в этой статье я начал с того, что философом не может быть ученый. Гейне говорит, что Кант отрубил голову Богу. – И он же продолжает, что об истории жизни К<���анта> ничего нельзя сказать, ибо у него ни истории, ни жизни не было. Поймите, Вава! Человек не имевший ни истории, ни жизни судит и осуждает Бога и жизнь которой он не знал! Гейне злодей. Ему все равно, как он погубит Бога: он еще не знает, к чему его самого это приведет. И у Канта нет ни одного слова правды во всех его сочинениях. Все иностранные его слова, вся ученая архитектоника это лишь украшение грубой неправды. Я еще в прошлом году ссорился с Работниковым за Канта. Но тогда я себе не доверял. А теперь я много думал и могу твердо сказать Вам: бросьте Канта, как сказал бы Вам: бросьте кабалистические книги, если бы ими занимались. Гейне, Шиллер, Шекспир, Гёте, Байрон, Пушкин, Лермонтов, Толстой, Гоголь, Белинский, даже В. Малафеева – вот учителя, вот философы. Понимаете, дорогая Вава. Нитше – иное дело. Он говорит тоже неправду – ибо повторяет за наукой почти все ее нелепости, вернее одну большую о следствии и причине. Но “ Art ” т. е. манера говорить эту неправду заключает в себе столько поучительного, что только о нем и думаешь. Вот строчка: “о солнце! Ты, спокойное око, без зависти глядящее даже и на величайшее счастье”. Видите правду и неправду? Зачем без зависти глядеть на величайшее счастье? Завидуй великому счастью – хотя бы Ромео и Юлии, Фидия, Рафаэля. Счастье нужно желать себе, солнце же не знает желаний и неизменно тысячи лет совершает свой обычный путь. Но, вместе с тем, в этой фразе Вы видите, что Нитше принужден безвыходностью положения своего так говорить. Он думает, что навсегда отнято у него счастье и только презрением остается ответить своему горю. Но тут и ошибка, Вава. Безвыходности – нет. Все лучшее, существующее в мире – дано будет каждому человеку. Суббота – для человека, а не человек для субботы. Все это у Нитше видно, если уметь под строчками читать его настроения и мысли. А его только так и нужно читать: угадывая по содержанию написанного – источник т. е. душу писавшего.