Наталья Громова - Потусторонний друг. История любви Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович в письмах и документах

Читаю много. Работаю над большой вещью – напишу и порву; но от мысли кончить не отказываюсь. В Игрушечку отдала еще один рассказ и стихи. Там меня одобряют. Получила из провинции письмо с восторженным отзывом о Жанне Аскуэ.

Но интересных людей “по типу” и “по содержанию”, однако не встречала. Получила ли ты письмо, где я говорила о Муме? Напиши, это мне хочется знать. Я вижусь с ней, виделась раз с Феодорой и С.А. Они удивительно бодры и сознательно ничего не хотят знать проблемы завтрашнего дня и истории. Работают массу, живут скромно, личной жизни, как и прежде, и в помине нет. И нет также тех слез энтузиазма в душе, которые делали душу такой прекрасной.

Вчера я была на редакционном обеде в “Неделе”. Гайдебуров (отнесшийся ко мне с большим вниманием и участием) дает раз в неделю великолепный обед ближайшим сотрудникам редакции. Был Меньшиков. (Читал элементы романа. Похожий на маленькую коренастую бабу, расторопную и упорную. Того пророческого настроения, какое есть в его статьях, за обедом в нем не заметила.) Был камергер Случевский, человек с каким-то свирепым самомнением, и с первого взгляда надменностью и вульгарностью.

Был Абрамов, был Исаев, еще кто-то – взгляни на них и пройди мимо, как говорится у Данте. Украшением стола была Генриэтта Кангрэм [373] Генриэтта Кангрэм – автор многочисленных публикаций в журнале “Книжки недели” в конце 1890-х гг. (рассказ “В крепости небывалой”), тоненькая, с польскими ужимками, молоденькая, с бархатными щечками, с атласными ручками, с шелковистой шевелюрой черных негритянски густых локонов и с огромными карими глазами на детском капризном личике. Был Соловьев (Слона то я и позабыла). Это философ – добродушный и строгий, похожий на Васнецовских угодников; он же и стихотворец a la Тютчев. Говорили об искусстве, о Толстом (читала его последнюю статью), о Котарбинском – в Петербурге много шума наделали его сепии. Я буду писать о них в Киев. Говорили о буддисте князе Ухтомском, о Крестовоздвиженской общине первых христиан, основанной Неплюевым в Ямполе. Я, между прочим, собираюсь туда. Это очень для меня интересно, как для провинциала такого захолустья из захолустий, каким является Киев, не то, что Петербург, но даже перед Воронежем.

Не слыхали ли чего о Вас. А. (Ланге)? Меня очень беспокоит его двухмесячное молчание.

Приписки на полях :

Был здесь на днях Макс [374] М.С. Бродский. . Осталось от нашей встречи хорошее, почти поэтическое воспоминание.

Мне по-детски грустно одной встречать… ( обрыв текста. )

Если бы вы знали, что за подвальная сырость, черная духота, какой скверный запах в атмосфере декадентской компании. Я совсем раззнакомилась с ними.

Целую тебя, Нилок дорогой. Жду письма. Напиши побольше. Костю целую, детей тоже.

Мой привет Надежде Васильевне и всем, кто меня еще не забыл. Какие слова говорит уже Алла?

Напиши побольше, Нилочек. Не грусти. Поцелуй Костю. И тебя крепко, крепко целую. Вава.

9. 28 июля 1898

Полтава – Киев

Поскорее заставь, дорогой Нилок, лентяя Костю или кого-нибудь из посетителей, если сама не можешь известить о твоем здоровье. Твое письмо ужасно взволновало меня – в этих недобровольных физических страданиях, которые тебе пришлось перенести, есть что-то возмущающее меня против самого Бога. Лиза ужасно страдает. Я при ней безотлучно. Мне хочется порой уйти в дальний угол сада и кричать от горя, что мир устроен так плохо, что есть рак, операции, боязнь смерти (она не хочет умирать).

У меня, кажется, воспаление почек. Единственная светлая точка у нас – это тот доктор, который нас лечит. Богатый человек, женатый на аристократке, имевший сумасшедший успех у женщин – он переломал всю свою жизнь, все раздал бедным, лечит бесплатно, стал вегетарианцем и принял толстовскую веру [375] См. письмо № 31 Л. Шварцмана В. Малафеевой о толстовцах, вегетарианстве и вере. . Жена и дети последовали за ним. Живут бедно, дети бегают босиком – и вообще обиход крестьянский. Кроме того, он все бросит скоро и уедет на Сахалин к своей первой жене, с которой расстался 18 лет назад. Едет из чувства вины перед нею и с согласия второй жены. Очарование его личности громадное – все окружающие его боготворят, а он прост, как дитя. Для меня помимо очарования тут еще одна радость:

Вообще глухая полтавская провинция куда живее нашего прокислого Киева. Взять хотя бы Лизу и ее мужа – сколько самой горячей заинтересованности у них тем, что делается на свете. Не говорю уже о земских детях, которые для них ближе, их собственной души – но литература, Дрейфус, учащаяся молодежь, война испанцев и американцев их интересует настолько, что без всякой натяжки темы их разговоров всегда носят общий характер. Толстовское настроение сильно захватывает Полтаву. А статистическое бюро – это настоящие Ульрихи фон Гуттены [377] Гуттен Ульрих фон (1488–1523) – немецкий рыцарь-гуманист, один из главных авторов “Писем темных людей”. . Помнишь: “Науки процветают, умы волнуются – весело жить на земле”. Таково их настроение. Я с радостью познакомилась бы с ними поближе, но теперь и некогда – Лизу нельзя оставить и самой сильно не здоровится. Вот приедет завтра мама – тогда можно будет в Полтаву несколько раз съездить.

А теперь о Кульженко. Пожалуйста, призовите Талю и передайте через нее Василию Стефановичу, что я: 1). Безусловно не разрешаю делать никаких добавок им к моему тексту – нагонять текст может новой главой – пусть наймет своего корректора и он напишет ему свое впечатление за 5 с полтиной – 3 листа. 2) Расплату его со мной считаю ловким эксплуататорством.

И еще: простое приличие требует того, чтобы не через мировой суд, а через Талю Василия Стефановича прислать мне несколько экземпляров.

Приписки на полях:

До свиданья, Нилочка. Крепко тебя целую. Поправляйся. Твоя Вава.

Поклон Косте и милым деткам.

10. 7 августа 1898

Воронеж – Киев

Думала я, мой бедный Нилочек, думала много о твоем положении и ни до чего не додумалась. Единственный выход – заем, но кого не возьми, нет могущих дать взаймы – заем выходит осложненным такими нравственными неловкостями, что решиться на него трудно. У Макса я беру только с точным указанием имени, фамилии и надобности того лица, для которого делаю заем.

Остается С. И<���сааковна> и Софья Григорьевна. Первую почти невозможно просить о такой сумме. Это в ее глазах целое состояние. Второй я задолжала по уши и не повернется язык говорить больше ни об одном рубле. В моей личной кассе 1 руб. 40 коп… Подумай ты сама еще, посоветуй мне какую-нибудь аферу. Очень тяжело, голубушка, представлять, как ты, еле оправившись от операции начнешь снова переживать все муки и унижения погони за рублем. Придумай, Нилочек. Может быть, в сообществе с тобой можно будет мне добыть из ничего 100 руб.