Наталья Громова - Потусторонний друг. История любви Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович в письмах и документах

Я хотела бы знать, откуда это и чем питалась, и чем жива такой повышенной степенью жизненности душа.

Не нужно прибавлять, что к общечеловеческому интересу здесь присоединяется особый – личный – с детства милый, привычный и родной образ души, воплотившийся в земном образе навеки семилетней для меня Нилочки.

Меня так же трогает, что тебе в этом настроении хочется писать именно мне. И я нуждаюсь в настоящем моем состоянии, чтобы во мне как-нибудь нуждались, дотрагивались до моей души, чего-нибудь хотели от меня. Тогда я ощущаю, что у меня есть “Я”, такое, какому жизнь не могла нанести ни одного ущерба, неизменное в своем требовании от жизни и в своей вере в то, что выше жизни.

Но нервы от всего, что было, от весны и Москвы так истончились и онемели, что каждый день труден выше меры.

Живу среди каких-то бондарных и экипажных заведений, чайных, трактиров. Рада, что не вижу поэзии вечеров северной весны. Четыре года тому назад я каждый вечер в это время ходила на один из мостов и смотрела на Кремль. Небо за ним было ярко и нежно зелено-синее, известное только в Москве, башни стояли, как видения древности, как сон сказочной, отошедшей в вечность действительности. И в душе была фантастическая сказка, гордая, еще далекая от воплощения и нежная, как музыка. О, что сделало из нее время, действительность, и я сама.

Ну, до свидания. Пиши. Веришь ли в “вечное возвращение вещей”? жутко – а иногда чувствуется, что ничему нет и не может быть конца.

47. 29 июня 1904

Кудиново – Киев

Письмо твое, милый друг, застало меня в очень тяжелую минуту – одновременно с ним пришло известие из Мещерска, что Настя слабнет и переходит в безнадежное слабоумие. Ты знаешь – с тем, что с ней случилось, нельзя свыкнуться – это не вошло в сознание, входит только минутами – и трудно передать ужас этих минут.

Я живу в Кудиново, где и в прошлом году жила, с той же Катенькой [409] Речь идет о Екатерине Петровне Козишниковой-Эйгес (1881–1951). Ее муж Константин Романович Эйгес (1875–1950) – композитор, пианист, педагог. , что и в прошлом году и с ее мужем. Он пианист и композитор, много музыки, много лесов, много тишины, много красоты, но мало душевного мира и таких часов, когда бы переставали ворочаться в груди какие-то огромные камни, придавливая все, что в ней могло бы еще расти и жить.

Первое – это, конечно, тот, кого ты называла моим другом (как далеко это слово от того, что есть на самом деле). Второе – это же и первое – Мещерское. Третье – сознание своего бессилия и ничтожества создать что-либо, начиная со своей судьбы. Я бы хотела быть железной, крылатой, иметь ключи от всех сокровищ земли и волшебный жезл. Вместо этого всякие невралгии, безденежье (когда деньги так важны были бы) и даже дух вместе с телом устал и чаще дремлет в могильном оцепенении, чем стремится куда-нибудь.

М.И. [410] Возможно, речь идет о докторе Лаврове, с которым В.Г. в эти годы связывали любовные отношения. Под “Дальним Востоком”, видимо, подразумевается Русско-японская война. , кажется, поедет на Дальний Восток. Жизнь его сложилась так тяжко и безнадежно, и душа его так задавлена бременем московских и иных обязательств и так глубоко больна, что даже такая страшная вещь как Дальний Восток, в моих глазах представляется каким-то исходом для него. Я не умею смотреть на него как на больного (это помню только по временам), и поэтому счет наших взаимных обид все нарастает и уже так велик, что расплатиться можно только ценою жизни.

Ты мало пишешь о себе, родная – все так неясно, одни намеки. А я так бы хотела знать о тебе все. Если М.И. уедет на восток, я к тебе приеду. Хорошо? Целую и обнимаю тебя крепко. Пиши – сейчас же ответь.

Адрес: Ст. Кудиново, Нижегородской ж. д., именье Караевых.

48. Москва – Киев

Тверской б. Меблированные комнаты Романова

Милый старый друг мой – ищу для тебя подбадривающие в твоей душевной и телесной усталости слова и стыжусь произносить их. С каждым годом понимаешь лучше, как сложна, своеобразна и скрыта от нас жизнь другого, и как поневоле легкомысленны, пусты и не нужны чаще всего наши советы или утешения.

М. б., единственно, что нужно – это надежность чувства, что говорит о себе или протягивает руку не в пустоту. Мне хотелось бы, родная, чтобы у тебя было такое чувство ко мне.

У меня на совести мое прошлое письмо к тебе. Я увлеклась там “культуртрегерством”. Но как часто я думаю, что и это суета. Быть добрым (по мере сил), быть, если не чистым, то неусыпно очищающимся, слушать в себе волю послов так – это навеки важно. А делается это через Микеланджело и Венеру Милосскую, или без намека на них.

Это может быть не только все равно перед лицом Вечности – но и больше цены, если без Микеланджело.

Десять дней я в постели – инфлюэнца, бронхит. Но теперь это уже на исходе. Со мной неотступно были духовные чада мои – их число все растет в Москве – и также милые старые друзья Залеские [411] Залесские Анна Степановна и ее муж Борис Алексеевич, санитарный врач, – друзья В.Г. . Приехала вчера Романова [412] Романова Анна Васильевна (урожд. Вышневская 1873–1968) – первая жена писателя Пантелеймона Романова, близкая подруга В.Г. . Анна увидела, в каком я коридоре и в какой комнате и начала с того, что горько заплакала. А я обрела смирение не искать для себя комнат с видом и комфортом. Но из Романовки все-таки скоро убегу – тут воздух темных коридоров перенасыщен пятидесятилетними, сопровождаемыми бациллами. Вот такое мое будущее, поскольку оно от меня.

20-го в Яхонтово к Романовым… А на Рождество, как всегда, к маме.

Детей, тебя, Костю – целую.

49. Москва – Киев

У храма Христа Меблированные комнаты “Бояре”

Дорогая моя, прости, что вопреки моему обыкновению не сразу ответила – очень болела это время, и предшествующее, и раньше предшествующего – с самой осени. Друзья мои собирают меня в Крым, т. к. бронхит не уступает никаким мерам. Предполагают стрептококки, исходя откуда медицинский мир грозит мне глухотой, слепотой и смертью.

Помня изречение Юлии Владимировны: “Одинокой женщине, не получающей пенсии, самое лучшее умереть”, не очень борюсь за земное существование. Но устала быть инвалидом и ради этого, м.б., соглашусь на Крым или на переселение за город.

Нилочек, неужели ты это серьезно думаешь о покраже Юрия [413] Тарасов Юрий (Георгий) Константинович (1899–1974) – сын Тарасовых, будущий врач-психиатр. ? Это ты начиталась Шерлока Холмса, верно. По Москве и ее окрестностям знакомые мне дети (Лиля Шик, например) разъезжают одни с семилетнего возраста и ничего не слышно о пропажах и других ужасах.

Впрочем, последнюю неделю мне так худо было, что я даже не жалею о несостоявшемся свидании с Юрием.