Билл Клинтон - Моя жизнь

В Уильямсберге я говорил о необходимости сделать доступ к глобальной экономике «демократичным», чтобы она стала доступной для всех граждан и общин. Я стал сторонником аргумента Уильяма Джулиуса Уилсона, приведенного в его книге «Подлинно обездоленные» (The Truly Disadvantaged), в которой говорилось, что не существует особых решений труднейших проблем безработицы и бедности для представителей разных рас. Единственный путь — это школы, образование и профессиональная подготовка для взрослых, а также создание рабочих мест. Тем временем в своем штате я продолжал заниматься трудными проблемами бюджетов школ и тюрем, развивать свою программу «Хорошие начала, хорошие школы и хорошие рабочие места» и добиваться принятия законопроектов о налоговой реформе и реформе лоббирования. В конечном счете, поскольку Законодательное собрание их не приняло, обе эти проблемы были поставлены на голосование на следующих выборах. Различные группировки вели против этих законопроектов активную кампанию. Законопроект о реформе лоббирования был принят, а о налоговой реформе — провален.

Губернатор Дукакис делал все, чтобы добиться выдвижения кандидатом на пост президента от демократической партии. За пару недель до открытия нашего съезда в Атланте Майк обратился ко мне с просьбой выдвинуть его кандидатуру. Он и руководители его предвыборной кампании сказали мне, что, судя по результатам опросов общественного мнения, рейтинг у него выше, чем у вице-президента Буша, однако американский народ не очень хорошо его знает. Они пришли к выводу, что речь, произнесенная при выдвижении кандидата на пост президента, — благоприятная возможность представить его как лидера, чьи личные качества, работа на посту губернатора и новые идеи свидетельствуют, что он — именно тот человек, которого стоит избрать. Поскольку я был его коллегой, другом и южанином, они хотели, чтобы с этой речью выступил именно я, полностью использовав все отведенное для этого время — около двадцати пяти минут. Это было бы нарушением сложившейся практики, поскольку обычно при выдвижении кандидата с пятиминутными речами выступали три человека, представляющие различные группы в нашей партии. Обычно никто не обращал на эти выступления особого внимания, однако они доставляли удовольствие самим ораторам и избирателям их округов.

Я был польщен этим предложением, однако и несколько обеспокоен. Как я уже упоминал, на съезде происходят шумные встречи, во время которых слова, долетающие с трибуны, обычно воспринимаются как фоновое сопровождение, за исключением программной речи и выступлений тех, кто выдвинут кандидатами на посты президента и вице-президента. Я достаточно часто бывал на съездах, чтобы понимать: еще одна длинная речь не вызовет интереса, если не подготовить к ней делегатов и средства массовой информации и не создать в зале соответствующую атмосферу. Я объяснил сотрудникам Дукакиса, что мое выступление принесет пользу только в том случае, если свет в зале будет приглушен, а сотрудники предвыборного штаба кандидата сделают все, чтобы делегаты не шумели. Они также не должны много аплодировать, иначе моя речь будет продолжаться значительно дольше. Я сказал, что это, конечно, потребует больших хлопот и если команда Дукакиса не захочет этим заниматься, то я просто выступлю с пятиминутным горячим одобрением его кандидатуры.

В день выступления, 20 июля, я принес отпечатанную копию своей речи в номер люкс, где остановился Майк, и показал ее ему и сотрудникам предвыборного штаба. Я сказал им, что если произнесу всю речь в том виде, в каком ее написал, то это займет около двадцати двух минут, и если собравшиеся не будут слишком много аплодировать, уложусь в двадцатипятиминутный лимит. Я объяснил, что могу сократить речь на 25, 50 или 75 процентов, если они сочтут, что так будет лучше. Через несколько часов я позвонил, чтобы узнать, как мне, по их мнению, следует поступить. Мне сказали, чтобы я произнес речь полностью. Майк хотел, чтобы Америка знала его так же хорошо, как знал его я.

В тот вечер меня представили собравшимся, и под громкую музыку я вышел на трибуну. Когда я начал говорить, свет был приглушенным. Потом дело пошло хуже. Не успел я произнести три предложения, как освещение снова стало ярким. Каждый раз, когда я произносил имя Майка, толпа начинала реветь. Я знал, что могу сократить речь до пятиминутного варианта, но не сделал этого. Аудитория, к которой в действительности была обращена моя речь, смотрела все это по телевидению. Если я смогу не обращать внимания на отвлекающие факторы в зале, то сумею рассказать людям, сидящим дома у телевизоров, то, что им, по мнению Майка, надо услышать:

Я хочу рассказать вам о Майке Дукакисе. Поскольку Майк так быстро и так далеко продвинулся, все хотят знать, что он за человек, каким он был губернатором и каким будет президентом.

Он мой старый друг. Я хочу, чтобы вы знали мой ответ на эти вопросы и понимали, почему я считаю, что мы должны сделать Майка Дукакиса первым после Эндрю Джексона американским президентом, рожденным от родителей-иммигрантов.

Когда я стал отвечать на эти вопросы, участники съезда снова начали разговаривать друг с другом, и этот гул переходил в приветственные крики лишь тогда, когда упоминалось имя Майка. У меня было такое чувство, что эта речь — камень весом в 200 фунтов, который я тащу в гору. Как я шутил впоследствии, я понял, что дела мои плохи, когда через десять минут после начала моего выступления делегация Американского Самоа стала отпускать колкости в мой адрес.

Через несколько минут после этого телекомпании ABC и NBC тоже начали издеваться надо мной, показывая панораму зала, где участники съезда совсем меня не слушали и спрашивали, когда же я закончу свое выступление. Только CBS и радиокомпании передали всю речь без критических комментариев. Представителям прессы, освещавшим работу съезда, явно не сообщили, сколько времени отведено на мое выступление и что я старался сделать. Кроме того, я написал эту речь абсолютно неправильно. Стараясь рассказать о Майке так, чтобы меня не слишком часто прерывали аплодисментами, я выбрал для своего выступления чрезмерно разговорный стиль изложения и говорил слишком «назидательно». Было большой ошибкой считать, что я могу обращаться только к телезрителям, не учитывая, как будут воспринимать мою речь делегаты.

В моем выступлении были удачные места, но, увы, самые бурные аплодисменты я заслужил, когда, приближаясь к мучительному концу, произнес: «В заключение...» Это были тридцать две минуты полного провала. Потом, подшучивая над Хиллари, я рассказывал, что не осознавал, каким позорным был мой провал, пока мы не вышли с «арены» и она не начала подходить к совершенно незнакомым людям и представлять им меня как своего первого мужа.