Билл Клинтон - Моя жизнь

Тринадцатого июня в телевизионном обращении к стране из Овального кабинета Белого дома я изложил план, который позволил бы за десять лет добиться сбалансированного бюджета. Республиканцы предлагали добиться того же за семь лет, но при этом планировали сократить расходы на здравоохранение, образование, охрану окружающей среды, одновременно снизив налоги. Мой план, напротив, не требовал сокращения финансирования образования и программы медицинской помощи пожилым американцам, необходимой для того, чтобы реформа социального обеспечения заработала, или экологических программ. Снижение налогов предусматривалось только для семей со средним доходом, главным образом для того, чтобы дать им возможность заплатить за обучение детей в колледже, стоимость которого быстро росла. Кроме того, мой рассчитанный на десять, а не на семь лет план позволял более плавно сокращать бюджетный дефицит, что уменьшало риск замедления экономического роста.

Выбор времени для выступления с этой речью и главные содержащиеся в ней положения встретили возражения многих демократов в Конгрессе, а также некоторых членов моего кабинета и аппарата, считавших, что еще слишком рано вступать в дебаты с республиканцами по проблемам бюджета. Когда республиканцам пришлось принимать реальные решения, а не просто говорить мне «нет», они начали терять поддержку избирателей. По этой причине многие демократы полагали, что в подобной ситуации глупо предлагать собственный проект, пока это не станет абсолютно необходимым. После всех «подзатыльников», которые мы получили в первые два года моего президентства, они считали, что и республиканцам стоит по крайней мере в течение года испытать на себе воздействие своего собственного «лекарства».

Это был убедительный аргумент, но, с другой стороны, я был президентом и должен был вести за собой нацию, к тому же нам уже удалось без участия республиканцев уменьшить бюджетный дефицит на одну треть.

Если бы в будущем мне пришлось наложить вето на бюджетные законопроекты республиканцев, я хотел бы сделать это только после того, как все возможности выработать справедливый компромисс будут исчерпаны. Кроме того, в Нью-Хэмпшире мы со спикером обещали предпринять попытку к сотрудничеству, и я хотел сделать все от меня зависящее, чтобы выполнить это обещание.

Мое решение представить собственный проект бюджета поддержали Леон Панетта, Эрскин Боулз, большая часть команды экономических советников, демократы-конгрессмены, занимающие жесткую позицию по вопросу бюджетного дефицита, и Дик Моррис, который был моим консультантом еще во время выборов 1994 года. Большинство сотрудников моего аппарата не любили Дика, потому что с ним нелегко было ладить. Кроме того, он часто нарушал установленные в Белом доме процедуры и к тому же раньше сотрудничал с республиканцами. Иногда у него появлялись безумные идеи, и он слишком увлекался внешней политикой, но я проработал с ним достаточно долго, чтобы понять, когда следует прислушаться к его советам, а когда нет.

Дик настойчиво советовал использовать политику «триангуляции» — то есть стараться преодолеть разногласия между республиканцами и демократами и использовать наиболее разумные идеи как тех, так и других. Многие либералы и некоторые журналисты видели в «триангуляции» беспринципную политику компромиссов и оппортунизм, циничную уловку для того, чтобы переизбраться на второй срок. В действительности это было просто еще одним способом выражения того, о чем я уже говорил, когда еще был губернатором и когда работал в Совете руководства демократической партии, а также в 1992 году, во время предвыборной кампании. Я всегда стремился сочетать новые идеи и традиционные ценности и корректировать политику правительства соответственно изменяющимся условиям. Я не пытался усилить противоречия между либералами и консерваторами — напротив, я стремился к новому консенсусу. И, как покажут заключительные дебаты с республиканцами по вопросу бюджета, меня никак нельзя было обвинять в отсутствии убеждений. В конце концов, роль Дика в принятии решений стала общеизвестна, и он превратился в постоянного участника наших стратегических совещаний, проводившихся еженедельно в среду вечером. Дик также пригласил в нашу «команду» Марка Пенна и его партнера Дуга Шоена, проводивших для нас опросы общественного мнения. Пенн и Шоен были хорошей командой и разделили мою философию «Новых демократов». Они оставались рядом со мной до конца моего президентства. Вскоре к нам присоединились опытный медиаконсультант Боб Скуайер и его партнер Билл Нэпп, которые хорошо разбирались в нашей политике и продвигали ее в прессе.

Двадцать девятого июня я наконец достиг компромисса с республиканцами по законопроекту о сокращении бюджета, после того как они согласились оставить в бюджете пункт о выделении более 700 миллионов долларов для финансирования образования, «Америкорпс» и нашей программы обеспечения населения чистой питьевой водой. Это компромиссное решение стало возможным не в последнюю очередь благодаря сенатору Марку Хэтфилду — председателю сенатского комитета по ассигнованиям и прогрессивному республиканцу «старой школы», тесно сотрудничавшему с Белым домом.

На следующий день я отправился в Чикаго на встречу с сотрудниками полиции и гражданами, которые были ранены преступниками, стрелявшими из штурмового оружия. На этой встрече я высказался в поддержку законопроекта о запрете на продажу штурмового стрелкового оружия и обратился к Конгрессу с просьбой поддержать предложение сенатора Пола Саймона о внесении в него также запрета на продажу «убийц полицейских» — патронов, пробивающих бронежилеты. Офицер полиции, представлявший меня аудитории, сказал, что не получил не единой царапины в ожесточенных боях во Вьетнаме, но дома, в США, чуть не погиб от руки преступника, который буквально изрешетил его пулями, выпущенными из штурмовой винтовки. Продажа патронов, способных пробивать защитные бронежилеты, используемые полицейскими, уже была запрещена действующим законодательством, однако в нем оговаривалась не пробивная способность пули, а материал, из которого она изготовлена. Изобретательные производители быстро перешли на использование других материалов, которые не упоминались в законе, и продолжали выпускать патроны, пули которых пробивали бронежилеты и убивали полицейских.

Я знал, что Национальная стрелковая ассоциация наверняка будет выступать против этого закона, но она уже утратила то влияние, которым пользовалась в 1994 году. После того как исполнительный директор NRA назвал полицейских офицеров «агрессивными головорезами», бывший президент Джордж Буш в знак протеста вышел из ассоциации. За несколько месяцев до этого комик Робин Уильямс на одном из представлений в Калифорнии высмеял протесты NRA против запрещения продажи «убийц полицейских» таким образом: «Конечно, их нельзя запрещать. Они нужны охотникам. Ведь где-нибудь в лесу им может встретиться олень в пуленепробиваемом жилете из кевлара!» Тогда, в начале второго полугодия 1995 года, я надеялся, что шутка Робина и протест президента Буша станут первыми свидетельствами более здравого отношения к проблеме контроля над продажами огнестрельного оружия.