Билл Клинтон - Моя жизнь

Трагедия в Оклахома-Сити не повлияла на развитие событий вокруг дела «Уайтуотер». За день до того как мы с Хиллари отправились на траурную церемонию в Оклахома-Сити, Кен Старр с тремя помощниками прибыл в Белый дом, чтобы допросить нас. На этой беседе, состоявшейся в Зале договоров, вместе со мной присутствовали Аб Миква и Джейн Шербурн из юридического отдела аппарата Белого дома и мои личные адвокаты Дэвид Кендалл и Николь Селигман. Во время этой беседы ничего знаменательного не произошло, и, когда она завершилась, я попросил Джейн Шербурн показать Старру и его помощникам спальню президента Линкольна, обставленную Мэри Тодд Линкольн, и копию «Геттисбергского послания» [49] Двухминутная речь, произнесенная президентом Линкольном 19 ноября 1863 года, на открытии мемориального кладбища участников битвы при Геттисберге во время Гражданской войны. Речь была посвящена принципам равенства и демократии и считается в Америке одним из шедевров ораторского искусства. — Прим. пер. , которое Линкольн собственноручно переписал, чтобы продать на аукционе и получить деньги для ветеранов Гражданской войны. Хиллари считала, что я был слишком предупредительным, но так уж меня воспитали, к тому же тогда я еще был уверен, что расследование будет проводиться в соответствии с нормами закона.

На той же неделе мой давний друг сенатор Дэвид Прайор объявил, что не будет участвовать в выборах 1996 года. Мы были знакомы почти тридцать лет. Дэвид Прайор и Дейл Бамперс были не просто сенаторами от моего родного штата — они были моими предшественниками на посту губернатора и помогли прогрессивным демократам сохранить влияние в Арканзасе, в то время как многие другие южные штаты перешли к республиканцам. Прайор и Бамперс помогали мне достичь успеха в работе и сохранить душевное равновесие, и их помощь была бесценна не только потому, что они поддерживали меня в трудных ситуациях, но и потому, что они были моими друзьями, знавшими меня долгие годы. Они умели заставить меня внимательно слушать или смеяться, напоминали коллегам-сенаторам, что в действительности я вовсе не тот человек, о котором пишут газеты. После того как Дэвид ушел в отставку, я, чтобы узнать его мнение и получить совет, встречался с ним на поле для гольфа, в то время как в свою бытность сенатором он всегда был рядом.

На обеде для прессы в Белом доме, состоявшемся 29 апреля, мое выступление было коротким и вполне серьезным, за исключением пары шуток. Я поблагодарил собравшихся журналистов за эмоциональные, пронизанные болью сообщения о трагедии в Оклахома-Сити и стремление помочь стране пережить это испытание и заверил их, что «мы справимся с этим горем и станем еще сильнее». Свое выступление я завершил словами поэта У.Х. Одена:

В своей речи на церемонии вручения дипломов в Мичиганском университете 5 мая я обратился не только к выпускникам, но и к участникам вооруженных групп, множество которых активно действовали в отдаленных сельских районах штата Мичиган. Я сказал, что мне известно, что большинство участников таких групп, надевая по выходным военную униформу и занимаясь военными упражнениями, не нарушают закон, и я выразил признательность тем из них, кто осудил взрыв в Оклахома-Сити. Но потом я резко осудил тех, кто не ограничивается словами, а одобряет акты насилия против офицеров полиции и других правительственных служащих, сравнивая себя с колониальной милицией, хотя та, подчеркнул я, «в действительности боролась за демократию, против которой сегодня выступают эти экстремисты».

В следующие несколько недель в своих выступлениях я не только осуждал тех, кто оправдывал насилие, но и призывал всех американцев, включая ведущих ток-шоу, тщательно взвешивать свои слова, чтобы не заронить семена насилия в души не слишком устойчивых в психическом отношении людей.

События в Оклахома-Сити побудили миллионы американцев переоценить свои собственные слова и отношение к правительству и тем людям, взгляды которых отличаются от их собственных. В результате начался медленный, но неуклонный процесс отказа от порицания всех и вся, доминировавшего в нашей политической жизни в последнее время. Экстремисты и люди, зараженные ненавистью, никуда не исчезли, но теперь они были вынуждены не нападать, а обороняться и до конца моего президентского срока так и не вернули себе влияния, которое имели до того, как Тимоти Маквей в своей демонизации правительства вышел за пределы нормального человеческого поведения.

Во вторую неделю мая я снова взошел на борт президентского самолета «ВВС-1», чтобы лететь в Москву на празднование 50-й годовщины окончания Второй мировой войны в Европе. Хотя туда должны были прибыть также Гельмут Коль, Франсуа Миттеран, Джон Мейджор, Цзян Цзэминь и другие зарубежные лидеры, мое решение участвовать в этих торжествах встретило возражения, поскольку Россия вела кровавую войну против сепаратистов в Чечне — республике, где преобладало мусульманское население. Потери среди мирных жителей росли, и большинство внешних наблюдателей считало, что Россия необоснованно применяет силу и не прилагает достаточных усилий для разрешения конфликта путем переговоров.

Я отправился в эту поездку, потому что наши страны были союзниками во время Второй мировой войны, которая унесла жизни каждого восьмого жителя Советского Союза: 27 миллионов человек погибли в боях, от болезней, голода и холода. Теперь мы снова были союзниками, и наше сотрудничество стало существенным условием экономического и политического прогресса России, обеспечения безопасности и уничтожения ядерного оружия, планомерного расширения НАТО и претворения в жизнь программы «Партнерство ради мира», борьбы против терроризма и организованной преступности. Наконец, нам с Ельциным нужно было решить два непростых вопроса: первый из них касался помощи России в развитии ядерной программы Ирана, а второй — расширения НАТО, которое нужно было спланировать таким образом, чтобы вовлечь Россию в программу «Партнерство ради мира» и не допустить поражения Ельцина на президентских выборах 1996 года.

Девятого мая я вместе с Цзян Цзэминем и другими главами государств стоял на Красной площади и наблюдал за парадом, в котором участвовали ветераны войны: они маршировали плечом к плечу и часто поддерживали друг друга, чтобы не упасть, поскольку для многих из них этот парад в честь матери-России, очевидно, был последним. На следующий день после участия в праздничных торжествах мы встретились с Ельциным в Екатерининском зале московского Кремля. Я начал с Ирана, напомнив Ельцину, что мы вместе работали над обеспечением вывоза ядерного оружия с территории Украины, Беларуси и Казахстана, — теперь нам необходимо воспрепятствовать тому, чтобы его обладателями стали государства, представляющие потенциальную угрозу для обеих наших стран, такие как Иран. Ельцин был подготовлен к моему заявлению: он тут же ответил, что Россия не будет продавать Ирану центрифуги для обогащения урана, и предложил обсудить вопросы, касающиеся продажи реакторов, которые Иран обещал использовать только в мирных целях, на комиссии Гор-Черномырдин. Я согласился на предложение Ельцина с условием, что он публично пообещает, что Россия не будет поставлять Ирану ядерные технологии, которые могут быть использованы в военных целях. Борис согласился, и мы пожали друг другу руки. Мы также договорились прислать наших наблюдателей на российские заводы по производству биологического оружия в августе — это должно было стать частью осуществляемых нами мер по снижению угрозы распространения биологического и химического оружия.