Билл Клинтон - Моя жизнь

Шерил Миллс — молодая афроамериканка, выпускница юридического факультета Стэнфордского университета, выступала на процессе в тот самый день, когда исполнилось шесть лет с начала ее работы в Белом доме. Она блестяще опровергла утверждения сторонников импичмента, основанные на двух эпизодах обвинения в препятствовании правосудию, представив факты, которые республиканцы не могли оспорить и о которых они сами не сообщили, и доказала, что выдвинутое против меня обвинение было полной чепухой. Наиболее удалась Шерил заключительная часть речи. Отвечая на заявление представителя Южной Каролины Линдси Грэма и других о том, что мое оправдание стало бы признанием низкого авторитета нашего законодательства в области гражданских прав и защиты от сексуальных домогательств, она сказала: «Я не могу не возразить против этого». Чернокожим американцам было известно, что инициаторами процедуры моего импичмента стали белые южане-консерваторы, которые никогда пальцем не пошевелили в защиту гражданских прав.

Шерил отметила, что Поле Джонс была предоставлена возможность подать иск, но при его рассмотрении судья, причем женщина, не нашла достаточных оснований для возбуждения уголовного дела. Она напомнила, что мы с уважением относимся к таким мужчинам, как Джефферсон, Кеннеди и Кинг, каждый из которых не был безупречным, но «боролся за светлое будущее человечества», и что мои действия в сфере борьбы за гражданские права и права женщин в прошлом были «безукоризненными». «Я выступаю сегодня здесь перед вами, — сказала Шерил, — потому что президент Билл Клинтон поверил в то, что я смогу его защитить... Было бы неправильным обвинить его по этим пунктам».

В третий, и последний, день наших выступлений первым взял слово Дэвид Кендалл. Он спокойно, логично и убедительно опроверг пункт обвинения, в котором утверждалось, что я препятствовал отправлению правосудия, процитировав неоднократно сказанные Моникой Левински слова о том, что я никогда не просил ее лгать, и еще раз детально продемонстрировав искажения или замалчивания важных фактов, допущенные руководителями процедуры импичмента в Палате представителей.

Выступления моих защитников завершил Дейл Бамперс. Я попросил Дейла сделать это, потому что он был замечательным адвокатом, отлично знал Конституцию и имел репутацию одного из лучших ораторов Америки. Он, кроме того, давно меня знал и только что оставил пост сенатора, который занимал двадцать четыре года. После нескольких шуток, несколько разрядивших напряженную атмосферу слушаний, Дейл сказал, что вначале не хотел участвовать в этом процессе, потому что мы с ним дружили уже двадцать пять лет и занимались одним делом. Поскольку он отдавал себе отчет в том, что Сенат может посчитать его защиту неубедительной из-за нашей с ним дружбы, Дейл, по его словам, решил защищать не меня, а Конституцию — самый священный, как он сказал, для него документ после Библии.

Бамперс начал излагать свои контраргументы с резкой критики расследования Старра: «Преследование Жавером Жана Вальжана в романе “Отверженные” Виктора Гюго бледнеет по сравнению с тем, что делал Старр». Он продолжал: «За все эти годы... не было обнаружено никакой вины президента ни в его личных, ни в его официальных действиях... сегодня мы собрались здесь потому, что президент совершил ужасную с точки зрения морали ошибку».

Он упрекнул инициаторов процесса импичмента в отсутствии сострадания. Потом настал наиболее драматичный момент выступления Дейла: «Поставьте себя на его место... все мы небезгрешны... он должен был подумать о последствиях. Конечно, должен — так же, как Адам и Ева, — тут он указал на сенаторов. — Так же, как должны были это сделать вы, и вы, и вы, и вы, — и миллионы других людей, которые, попадая в аналогичные обстоятельства, должны были заранее подумать о том, чем это кончится. Но, как я уже отметил, все мы небезгрешны».

Потом Дейл сказал, что я уже был сурово наказан за свою ошибку, что американцы не хотят, чтобы я был смещен, и что Сенату стоит прислушаться к мировым лидерам, которые встали на мою защиту, включая Гавела, Манделу и короля Хусейна.

Он завершил свою речь, продемонстрировав отличную эрудицию и знание истории, напомнив, как принималось положение об импичменте на Конституционном конвенте 1787 года. Дейл сказал, что отцы-основатели заимствовали эту статью из английских законов, в которых четко говорится, что основанием для импичмента могут быть «исключительно политические преступления против государства». Он попросил Сенат не переписывать Конституцию, а вместо этого прислушаться к американскому народу, «призывающему вас не думать о политических выгодах... и выполнить свою священную обязанность».

Речь Бамперса была великолепной — эмоциональной, конкретной и глубокой. Если бы голосование в Сенате проходило сразу после его выступления, за мою отставку подали бы совсем немного голосов. Однако процессу предстояло продлиться еще три недели, и за это время инициаторы процедуры импичмента в Палате представителей и их союзники постарались убедить голосовать за импичмент как можно больше сенаторов-республиканцев. После того как обе стороны представили свои аргументы, стало ясно, что против импичмента будут голосовать все сенаторы-демократы и несколько республиканцев.

Пока Сенат был занят слушаниями по импичменту, я делал то, что всегда делал в это время года, — готовился к посланию «О положении в стране» и знакомил страну с новыми инициативами, которые собирался в нем представить. Это выступление было запланировано на 19 января — тот самый день, когда моя защита начала представлять свои аргументы в Сенате. Некоторые сенаторы-республиканцы призывали меня отложить его, но я не собирался этого делать. Процесс импичмента уже обошелся американским налогоплательщикам в значительную сумму долларов, заработанных их тяжелым трудом, отвлек Конгресс от важных дел и поставил под угрозу Конституцию. Если бы я отложил свое послание, это стало бы для американского народа свидетельством того, что его проблемы отодвинуты на второй план.

Атмосфера в Сенате во время моего выступления была еще более «сюрреалистической», чем в предыдущие годы. Как всегда, приехав в Капитолий, я направился в кабинет спикера, который теперь занимал Деннис Хастерт из Иллинойса — коренастый мужчина, в прошлом тренер по борьбе, достаточно консервативный, но менее резкий и конфликтный, чем Гингрич, Арми и Делей. Вскоре подошли сенаторы и конгрессмены, представляющие обе партии, и проводили меня в Палату представителей. Мы пожали друг другу руки и стали беседовать как ни в чем не бывало. Когда было объявлено о моем приходе и я направился к трибуне, демократы встретили меня овацией, а большинство республиканцев лишь вежливо похлопали. Места демократов и республиканцев находятся по разные стороны от прохода, и я думал, что по дороге к трибуне меня будут останавливать только сенаторы и конгрессмены из «демократической» части зала, однако, к моему удивлению, некоторые республиканцы также протянули мне руки для рукопожатия.