Билл Клинтон - Моя жизнь

Однако у этого дома имелись и некоторые недостатки. Каждую ночь его посещали мыши. Когда я понял, что не смогу от них избавиться и что они прочно обосновались на кухне, я стал оставлять им хлебные крошки. Во дворе было много пауков, клещей и других опасных насекомых. Меня они не беспокоили, но когда коричневый паук-отшельник укусил Хиллари, нога у нее сильно распухла и очень нескоро вернулась в нормальное состояние. Кроме того, в доме невозможно было обеспечить безопасность. В то лето в северо-западном районе Арканзаса произошел ряд краж со взломом. Преступник побывал во многих сельских домах, расположенных вдоль 16-го шоссе. Однажды вечером, когда я вернулся домой, мне показалось, что там кто-то побывал, однако все вещи были целы. Возможно, я спугнул грабителя. Поддавшись порыву, я сел и написал ему письмо — на тот случай, если он придет еще раз:

Уважаемый грабитель! В моем доме все выглядит как всегда, поэтому я не могу с уверенностью сказать, побывали Вы здесь вчера или нет. Если нет, то вот список того, что Вы здесь найдете: телевизор, полтора года назад, когда он был новым, стоивший 80 долларов; радиоприемник, три года назад, когда он был новым, стоивший 40 долларов; маленький проигрыватель, три года назад, когда он был новым, стоивший 40 долларов; а также множество памятных подарков — небольших предметов, лишь очень немногие из которых стоят больше 10 долларов. Почти вся одежда куплена два-три года назад. Ради этого едва ли стоит идти на риск оказаться за решеткой.

Уильям Дж. Клинтон

Я прикрепил это письмо скотчем к камину. К сожалению, моя уловка не сработала. На следующий день, когда я был на работе, парень снова пришел и забрал телевизор, радиоприемник, проигрыватель и единственную вещь, которую я специально не включил в свой список, — немецкую саблю времен Первой мировой войны с красивой гравировкой. Я был очень огорчен исчезновением этой сабли, потому что мне подарил ее папа, а также потому, что всего год назад в Вашингтоне из моей машины украли другую дорогую для меня вещь — тенор-саксофон «Селмер-Марк VI», который родители подарили мне в 1963 году. Пропавший саксофон я в конце концов заменил «Селмером» 1935 года — моделью «машинка для обрезки сигар», но пропажа сабли была невосполнимой утратой.

В последние недели чрезвычайно знойного августа я готовился к лекциям, а в самые жаркие часы дня бегал по дорожке вокруг университета, чтобы сбросить вес до 185 фунтов, в первый и последний раз с тех пор, как мне исполнилось тринадцать лет. В сентябре я начал вести занятия по предметам «Антитрестовское законодательство», которое изучал в Йельском университете и которое мне очень нравилось, и «Агентское право и товарищества», определяющее характер контрактных отношений и вытекающие из них правовые обязательства. Я преподавал «Антитрестовское законодательство» шестнадцати студентам, а «Агентское право и товарищества» — пятидесяти шести. В основе антитрестовского законодательства лежит идея о том, что правительство обязано препятствовать созданию монополий и не основанной на конкуренции экономической деятельности, чтобы сохранить действенную, честную экономику свободного рынка. Поскольку я знал, что не все студенты имеют достаточную экономическую подготовку, я очень старался излагать материал так, чтобы им были понятны основные принципы.

Предмет «Агентское право и товарищества», напротив, казался мне довольно простым. Я боялся, что студентам будет скучно и они не поймут его важности и периодически возникающих трудностей с определением точного характера отношений между сторонами в совместном предприятии, поэтому старался придумывать интересные и наглядные примеры, чтобы на занятиях постоянно шли дискуссии. Например, в связи со слушаниями по делу «Уотергейт» и реакцией Белого дома на связанные с ним разоблачения возникало множество вопросов о виновных во взломе. Были ли они уполномочены на это президентом, а если нет, то от чьего имени и по чьему поручению действовали? На всех занятиях, которые я вел, я старался вовлечь в дискуссию как можно больше студентов и организовать все таким образом, чтобы при необходимости они всегда могли обратиться ко мне не только в моем кабинете, но и в коридоре юридического факультета.

Мне очень нравилось проводить письменные экзамены, и я надеялся, что они будут интересными, требующими напряжения всех сил и честными. В прочитанных мною позже описаниях моей преподавательской деятельности ставилась под сомнение справедливость полученных студентами оценок: их авторы давали понять, что я был слишком либерален — из-за чрезмерной мягкости или потому, что не хотел обидеть студентов, которые могли бы стать моими сторонниками, в случае если бы я баллотировался на какую-либо выборную должность.

В Йельском университете были только три отметки: «отлично», «посредственно» и «неудовлетворительно». Как правило, там очень трудно было получить оценку «отлично» и фактически невозможно — «неудовлетворительно». На юридических факультетах многих других учебных заведений, особенно тех, где условия приема не отличались строгостью, оценки ставились жестче: предполагалось, что «неудовлетворительно» получат от двадцати до тридцати процентов учащихся. Я был с этим не согласен. Если студент получал плохую оценку, я всегда считал это и своей неудачей: это означало, что я не сумел заинтересовать его или ее, убедить в необходимости активно работать. Почти все студенты были достаточно интеллектуально развиты и способны к учебе, чтобы получить «С» («посредственно»). С другой стороны, я считал, что хорошая оценка должна что-то означать. В больших группах, в которых было от пятидесяти до девяноста студентов, я ставил два-три «А» («отлично») и примерно столько же «D» (низкий балл). В одной группе из семидесяти семи человек я поставил только одну оценку «А» и лишь однажды «завалил» студента. Обычно студенты, чувствовавшие, что провалятся на экзаменах, предпочитали уйти, чтобы не получить «F» («неудовлетворительно»). В двух более малочисленных группах я поставил больше оценок «А», потому что студенты в них работали активнее, лучше усваивали материал и вполне их заслужили.

Хотя впервые чернокожие студенты стали поступать на юридический факультет Арканзасского университета двадцать пять лет назад, вплоть до начала 1970-х годов они составляли лишь незначительный процент учащихся юридических учебных заведений южных штатов. Многие из них не имели достаточной подготовки, особенно те, кто учился в сегрегированных школах для бедных. В период с 1973 по 1976 год мои занятия посещало примерно двадцать афроамериканцев; я был знаком и с другими чернокожими студентами. Почти все они учились очень старательно. Они стремились к успеху, и некоторые из них испытывали колоссальный психологический стресс из-за страха, что им не удастся его достичь. Иногда их страхи были оправданны. Никогда не забуду, как я читал экзаменационную работу одного чернокожего студента, возмущаясь и не веря своим глазам. Я знал, что он занимался день и ночь и неплохо знал материал, однако по его экзаменационной работе этого сказать было нельзя. Да, она содержала правильные ответы, но, чтобы найти их, надо было продраться через множество орфографических ошибок, неверных грамматических форм и неправильно построенных предложений.