Суад Мехеннет - Мне сказали прийти одной [litres]

Я была поражена его умозаключениями и боялась, что, если мы не будем рассказывать обо всех этих изменениях, нас обвинят в халатности. Я вспомнила Морин Фаннинг, оставшуюся вдовой после 11 сентября, которая так настойчиво спрашивала, почему никто не говорил о том, что так много людей ненавидят американцев. Мы не могли себе позволить дурить голову таким читателям, как она.

В то же время я не могла не задаваться вопросом о том, что все эти изменения могут означать для меня как для фрилансера, работающего на контракте. Не было ли это концом моей карьеры в «Нью-Йорк таймс»? Вскоре мои страхи воплотились в реальность, когда я обнаружила, что стала меньше писать для основной газеты, а больше – для международного издания, в том числе в рубрику под названием «Женский взгляд».

О женщинах в Бахрейне можно было рассказать много историй. Из всех стран Персидского залива его общество имело самые широкие взгляды. У женщин было больше прав – они могли управлять автомобилем и занимать руководящие должности. Женщины там играли важную роль и в протестном движении. Я взяла интервью у Рулы аль-Сафар, медсестры сорока одного года, которая пять месяцев провела в тюрьме. Она описывала, как ей завязывали глаза, угрожали и пытали электрошокером. Ее рассказ напомнил мне о моем пребывании в египетской тюрьме. Я вспомнила крики, которые слышала, когда у меня были завязаны глаза. По правде говоря, эта женщина была мне глубоко симпатична. Но когда я спросила ее и других медсестер о правилах для медицинского персонала, который выходил на демонстрации в рабочее время, и бросила вызов чему-то из того, что они говорили, женщина, служившая санитаркой и состоявшая в Ва’ад, одной из ведущих оппозиционных групп, спросила меня: «А вы работаете на их сторону или как?»

Вскоре я узнала, что реакция этой нянечки не была необычной. Оппозиция, несмотря на все свои достоинства, стремилась навязать репортерам, пишущим о восстании, некоторую надуманную официальную точку зрения. Их концепция состояла в том, что все протесты носят исключительно мирный характер, а демонстранты никогда не нападают ни на полицию, ни на кого-либо еще. Тем не менее, мне приходилось встречать рабочих из Индии, Пакистана и Бангладеш, которые утверждали, что подвергались нападкам со стороны протестующих. Другие люди, азиаты по происхождению, рассказывали, что им отказали в лечении в больницах. Но когда я поднимала этот вопрос в разговорах с лидерами оппозиции, они выглядели оскорбленными. Такие истории не входили в их тщательно разработанный образ.

Позже я говорила с Фаридой Гулам, образованной чиновницей, муж которой Ибрагим Шариф аль-Сайед был генеральным секретарем движения Ва’ад, официально называвшегося «Национальное демократическое общество действий». В 2011 году аль-Сайед был приговорен к пяти годам тюремного заключения за якобы планируемое свержение правительства. Тем не менее, Гулам упомянула, что ее сын учится в университете Мичигана на стипендию, полученную от ведомства крон-принца.

– Вы имеете в виду, что образование вашего сына оплачивается королевской семьей? – спросила я.

Фарида это подтвердила.

– Но это их право, – сказала она о сыне и его товарищах, также получивших стипендию. – Они много работали ради этого.

– А как вы теперь будете платить за его обучение? – спросила я, предполагая, что стипендия будет отменена после ареста отца.

– Стипендию продолжают выплачивать, – ответила она.

Я добавила это к своей коллекции доказательств того, что ситуация в Бахрейне, которую мы на Западе оцениваем в черно-белых красках, гораздо сложнее.

Тем временем для меня наступило время поискать место постоянной работы, и я начала писать для «Дер Шпигель» по контракту. Я возвратилась в журнал после почти десятилетнего отсутствия. Редакторов интересовало происходящее в Бахрейне, поэтому в феврале 2012, через год после восстания, я вернулась в страну, чтобы искать новую информацию.

Во время этой поездки мы с коллегой взяли интервью у короля и задали ему вопросы о попавших в тюрьму активистах-демократах и пытках, а также о комиссии по правам человека, которую он создал. Эту комиссию возглавил Махмуд Шериф Бассиуни, эксперт в области международного уголовного права и активист движения борьбы за права человека. Комиссия Бассиуни была созвана, чтобы расследовать предполагаемые злоупотребления властью, в том числе случаи, когда сотрудников спецслужб обвиняли в том, что они пытали заключенных. Доклад комиссии был равнозначен жесткому предъявлению обвинений правительству за обращение с протестующими. Выяснилось, что за время демонстраций в 2011 году погибли тридцать пять человек, в том числе пять охранников правопорядка, а также сотни людей были ранены. Правительство арестовало почти три тысячи человек, семьсот из которых все еще оставались за решеткой.

Я решила прямо задать королю вопрос о свободе слова.

– Ваше величество, – начала я, – что случится, если мы начнем кричать: «Долой короля!»?

Король нисколько не выглядел оскорбленным этим предположением.

– Они кричали это на улицах. Как я уже подчеркивал в своей речи в прошлом году, это не причина, чтобы бросать кого-либо в тюрьму. Это просто вопрос хороших манер. Но когда они кричат: «Долой короля и да здравствует Хомейни!» – это уже становится проблемой для национального единства, – ответил он, упомянув имя бывшего шиитского аятоллы Ирана.

Я решила, что король не случайно сослался на Хомейни, особенно в свете того, что ни Бассиуни, ни другие не сообщали об иранском вмешательстве в демонстрации. Мне хотелось увидеть все своими глазами и провести больше времени в тех районах, откуда были протестующие. В мечети в Диразу, где проповедовал один из самых влиятельных шиитских священников, на стене, так чтобы их видели молящиеся, висели большие портреты аятолл Хомейни и Хаменеи. Я начала задаваться вопросом о том, не было ли все-таки иранского влияния на группы бахрейнской оппозиции и демонстрантов.

Некоторые активисты говорили о «систематической» дискриминации шиитов. Мой постоянный водитель Абу Хусейн, который жил в одной из шиитских деревень неподалеку от столицы, говорил мне то же самое. Он прямо винил в этом королевскую семью.

– Прежде всего зачем они приглашают на работу людей из-за границы? – говорил он, стараясь, чтобы его голос звучал ровно и дружелюбно. – Весь этот народ из Иордании, Пакистана, Индии или Бангладеш.

Я спросила, какие работы он имеет в виду.

– В офисах, банках или министерствах. Почему бы им не взять моих детей или детей моего соседа? Такие места должны быть прежде всего для настоящих бахрейнцев!

– Но, может быть, те люди более квалифицированы? – предположила я.