Суад Мехеннет - Мне сказали прийти одной [litres]

– Вы призываете людей к тому, чтобы перестать нападать на полицейских, бросать камни и бутылки с «коктейлями Молотова»?

– Нет, я не буду вставать на пути жертв. Меня на самом деле удивляет, когда люди спрашивают, не осуждаю ли я их. Нет, не осуждаю.

Чем-то она напомнила мне бывшего рэпера Кусперта, который тоже говорил, что был на стороне жертв несправедливости. Как и он, Зейнаб, кажется, зашла в этих рассуждениях слишком далеко, до той степени, что стала считать, что только ее точка зрения имеет право на существование.

Я спросила, есть ли у нее какие-то связи с «Хезболлой» или Чалаби и не рассказывал ли ей отец о том, не проходил ли он какую-либо военную подготовку в Иране. Зейнаб сказала, что она никогда не слышала, чтобы он говорил об этом; она считала все это россказнями правительства.

В политику публикации интервью в «Дер Шпигель» входил пункт о том, что тот, у кого его брали, должен заверить расшифровку интервью. Я это правило ненавидела. Оно шло в разрез с тем, что я узнала, работая в «Вашингтон пост» и «Нью-Йорк таймс», где этого никогда не делали. По правилам в этих газетах надо было просто сделать запись интервью. Если тому, у кого его брали, этого хотелось, он мог получить для себя копию этой записи, и, если у него возникали жалобы, мог использовать свою копию, чтобы подтвердить их.

Когда Зейнаб аль-Хаваджа увидела расшифровку интервью, она тут же позвонила мне. Она сказала, что у нее такое чувство, что ее одурачили. Это было совершенно не то интервью, которого она ожидала. Но, поскольку в нем было именно то, что она говорила, я не понимала ее удивления.

– Моя работа – критиковать обе стороны, – сказала я. – Я-то не активист протестного движения.

Она спросила, что случится, если она будет возражать против этого интервью. Я ответила, что решение остается за редакторами, но, со своей стороны, мне трудно понять, как человек, который тратит столько времени на защиту прав человека и свободы печати, теперь поддерживает то, что лично мне больше напоминает цензуру.

Зейнаб сказала, что перезвонит мне.

Редактор тоже был огорчен моим интервью. Он сказал, что в нем совершенно нет сопереживания. «Ее отец умирает, а мы ставим ее в затруднительное положение», – сказал он. Он решил очень значительно обрезать интервью. Я отослала Зейнаб отредактированную версию, и ее она одобрила.

Вскоре после этого еще одна статья вызвала гнев родственников. Правительство предоставило Фрэнку Гарднеру, одному из старейших корреспондентов BBC на Ближнем Востоке, эксклюзивный доступ к находящемуся в тюрьме Абдулхади аль-Хавадже. Как и все остальные, основываясь на интервью, которые давали его родные, Гарднер считал, что аль-Хаваджа умирает. 1 мая 2012 года Гарднер сообщил, что побывал у аль-Хаваджи в больнице.

«Мы вошли в палату, ожидая увидеть человека, находящегося при смерти, подключенного к капельницам, – вскоре написал мне Гарднер в электронном письме. – Вместо этого господин аль-Хаваджа, одетый в спортивный костюм, оторвался от своих молитв, чтобы поприветствовать нас. Он выглядел вполне живым и активным, и мы записали пятиминутное интервью, пока бахрейнские власти не прикрыли все это и не велели нам уходить».

Хотя аль-Хаваджа и выглядел худым, Гарднер вспоминал, что он «явно не находился на грани голодной смерти, это была только частичная голодовка. На самом деле, когда надзиратели не видели, один человек из персонала больницы показал нам на своем телефоне фотографию, где господин аль-Хаваджа поедает в своей комнате вполне ощутимую порцию пищи».

История Гарднера противоречила тому, что рассказывали родные аль-Хаваджи. Его жена особенно пришла в ярость. «Она использовала социальные сети, чтобы обвинить нас, что мы передаем любые рассказы, которыми пичкают нас бахрейнские власти, – вспоминал Гарднер, отмечая, что он взял интервью и у жены и включил в статью ее точку зрения. – Меня это подавляет. Женщина, на которую мы потратили столько времени, чтобы взять у нее интервью, позволили ей высказать все ее мысли, не перебивая ее» так, должно быть, разозлилась, что все пошло не так, как они хотела, и корреспондент сказал: «Мы не будем увековечивать фальшивые мифы».

Я узнаю ответы на некоторые вопросы по поводу участия Ирана в событиях в Бахрейне больше чем через два года, когда получу приглашение совершить короткую поездку в Иран под эгидой Фонда Кербера, немецкой неправительственной организации, сосредоточившей свою деятельность на общении между государствами для достижения социальных изменений. Во время поездки было несколько дней дискуссий за круглым столом с иранскими чиновниками. Однажды вечером нас пригласили на обед в немецкое посольство, красивую виллу с чудесным садом.

Я сидела между чиновниками высокого ранга из иранского и немецкого министерств иностранных дел.

– Вы знаете, что Бахрейн когда-то был частью Персии? – спросил меня иранец. – Это для нас очень важно. Страдания бахрейнского народа очень волнуют жителей моей страны.

Потом он добавил, что Иран просил бахрейнскую оппозицию принять участие в выборах несколько лет назад. Это откровение удивило немецкого дипломата, сидящего по другую сторону от меня.

– Они бы ничего не сделали, если бы мы их не подтолкнули, – сказал иранец.

– То есть они и вправду оказывали влияние на оппозицию? – прошептал мне на ухо по-немецки дипломат из Германии. – Когда оппозиция была у нас с визитом, они отрицали любые связи с Ираном. Просто поверить не могу!

Иранец знал всех членов оппозиции по именам. Он, по его словам, был «очень рад», что правозащитные организации так близко к сердцу приняли злоупотребления властей в Бахрейне. Также он знал семью аль-Хаваджи и сказал, что у них в Иране много сторонников, которые считают их «великими борцами за права человека».

Просто выбивало из колеи, как он рассуждает о правах человека, когда в Иране протестующих убивают и сажают в тюрьмы. Я решила надавить на него с этим вопросом.

– То есть когда Асад или аль-Малики – оба из которых, как я полагаю, получают поддержку вашей страны, – нарушают права человека, это не кажется вам такой большой проблемой. Это потому, что они в основном задевают суннитов? – спросила я. – Но в случае с Бахрейном в ваших газетах сразу появляется море статей, и также ведут себя и поддерживаемые Ираном каналы, например Press TV.

Он мне не ответил.

Летом 2012 года ситуация в «Дер Шпигеле» начала меняться. Люди, которые приняли меня на работу, ушли в другие места, а мужчина, который много лет назад говорил, что меня по ошибке могут принять за шпионку Талибана, получил повышение. Я чувствовала, как будто попала совсем не в тот фильм. Это точно не была «Вся президентская рать».