Суад Мехеннет - Мне сказали прийти одной [litres]

Бумедиен быстро стала более фанатичной, чем ее муж. Он молился в мечети «по своему собственному расписанию», примерно раз в три недели. Тем временем она стала носить полностью закрывающее лицо покрывало и бросила работу кассира в пекарне. Также Хайят рассказала полиции о том, с какими людьми стали общаться они с мужем, и об их сближении с Шерифом Куаши, младшим из братьев, напавших на «Шарли Эбдо».

Бумедиен говорила о «невинных людях, которых убивают в Палестине, Ираке, Чечне, Афганистане, где американцы сбрасывают бомбы и все тому подобное – и они после этого не террористы? Если американцы убивают ни в чем неповинных людей, то, конечно же, совершенно справедливо, если люди возьмут в руки оружие, чтобы защитить своих жен и детей».

В какой-то момент того времени Бумедиен восстановила отношения со своим отцом. Но когда я после терактов разыскала его в Алжире, то услышала только обвинения и попытки оправдаться. «Эта девочка не росла в моем доме. Она выросла в доме неверных. Она все свои решения принимала сама», – сказал он.

Я была ошеломлена его безразличием. «Это все, что вы хотите сказать?» – спросила я. Да, это было все.

Из своего опыта я знала, как важно, чтобы человека в моменты подростковой злости на весь мир окружали родные и друзья. А когда их нет, так легко слушаться людей, которые говорят нам то, что мы хотим услышать, а именно – что мы жертвы и все миллионы мусульман в мире – тоже жертвы.

В октябре 2014 года Бумедиен и Кулибали отправились в паломничество в Мекку. Я спросила офицера саудовской разведки, получал ли он от своих французских коллег какие-либо предупреждения или информацию о том, что Кулибали связан с террористами.

«Нет, ничего мы не получали, – ответил он, – и это особенно неприятно, потому что у нас не было возможности принять решение, хотим ли мы вообще пускать такого человека в нашу страну или нам следует отреагировать соответственно и проследить, не будет ли он с кем-либо вступать в контакты».

Я спросила одного из моих французских источников, почему Франция не поделилась информацией с саудовскими коллегами. Он сказал, что правительство надеялось, что Кулибали и Бумедиен «покинут Европу и больше никогда не вернутся». Это также объясняло, каким образом так многим людям, о которых прекрасно знали полиция и разведка, удалось выехать в Сирию и теперь жить и воевать там во славу Исламского государства.

Согласно тому, что сказала Бумедиен на допросе, и по словам ее друзей, она жаловалась на несправедливость западной политики по отношению к мусульманским странам и говорила о расизме, дискриминации и «зле, которое причиняют невинным на оккупированных землях». Тем не менее, Бумедиен покинула страну, где родилась, и присоединилась к так называемому Исламскому государству, руководители которого принуждают миллионы сирийцев и иракцев следовать своим «законам» и которые сурово карают за неподчинение. Как я уже много раз наблюдала, люди, которые считают себя жертвами, иногда не замечают, когда сами становятся угнетателями.

Некоторые из моих источников в Исламском государстве говорили мне, что многие женщины входят с ними в контакты, надеясь выйти замуж за членов ИГИЛ. Чтобы понять, зачем им это нужно, я начала искать таких женщин. Так я и нашла Мариам, молодую немку, обратившуюся в ислам. В 2014 году одна из лучших ее подруг связалась со мной и организовала нам встречу в Берлине.

Мы договорились встретиться на станции подземки и пойти куда-нибудь, где можно будет спокойно поговорить. На Мариам были перчатки, и она была одета в полное исламское облачение, так что через узкую щель можно было увидеть только ее зеленые глаза и узкую полоску белой кожи. «Вы любите чикенбургеры? – спросила она. – Они, разумеется, халяльные».

Мы пошли в ресторан в районе, где жило много мусульманских семей. Женщины тут могли носить хиджаб, но они любили яркие цвета, и ни на одной не было полностью закрывающего лица облачения. На Мариам многие смотрели, и она это знала: «Пусть смотрят, я к этому привыкла. Меня это не волнует».

Когда мы пришли в ресторан, она поздоровалась с кассиром:

– Ас’салям алейкум!

Но по-арабски Мариам говорила с сильным немецким акцентом.

– Добрый день! – ответил он по-немецки.

Мариам заказала хрустящий чикенбургер со специями, жареную картошку и лимонад. «Я не пью кока-колу и пепси. Их делают неверные», – сказала она мне.

В той части ресторана, которая была отведена для семей и женщин, Мариам подняла вуаль, и я увидела, что все ее лицо покрыто прыщами, из-за которых она выглядела как девочка в разгар пубертата. Позже я узнала, что ей было восемнадцать. В разговоре выяснилось, что девушке так промыли мозги, что она воспринимала мир только в двух цветах – черном и белом. Она часами сидела возле компьютера и в WhatsApp, общаясь со своими «братьями и сестрами в Сирии». Они отвечали на все вопросы, которые она задавала и присылали ей ссылки на видео на YouTube или фотографии из «жизни халифата». Одна из ее подруг, девушка из Афганистана, уже уехала в Сирию и жила там в доме с другими одинокими женщинами, ожидая вступления в брак. Мариам рассказала, что жизнь в Германии для нее невыносима. Она называла немецкое общество «расистским и заблудшим». С ее точки зрения, ислам и мусульмане были главными мишенями для угнетения и несправедливого отношения.

Я спросила, когда и почему она начала интересоваться исламом.

– Бисмиллах ар рахман ар Рахим, – рассказ она начала с арабской фразы, которая означает «Во имя Господа, самого милосердного и самого доброго» и часто используется мусульманами в качестве заверения правдивости того, о чем они собираются рассказать. – Мне было четырнадцать, когда я перешла в ислам. Мой близкий друг-мусульманин был убит в потасовке в нашем районе, и тогда я пришла в его мечеть, где собралась вся община, чтобы помолиться за него. Так я начала интересоваться исламом.

Ей нравилось, что в исламе родственники и члены общины должны заботиться друг о друге. «Люди делятся едой и помогают тем, кто попал в беду», – сказала она. Она чувствовала теплоту и принятие, которых уже долго не было в ее семье. Ее родители, находящиеся в разводе, были удивлены, но не сделали ничего, чтобы предотвратить ее переход в другую веру.

Мариам сказала, что немецкое общество отвергает ее и других правоверных мусульман. Когда она впервые начала закрывать голову, ей уже отказывали в приеме на работу. Когда она начала носить никаб, работу найти стало вообще невозможно. В шестнадцать она в первый раз вышла замуж. Муж ее был таким же недавно обращенным, и они думали, не поехать ли им в Сирию – жить в халифате. Мариам сказала, что она считала своим долгом мусульманки жить в Исламском государстве, но ее муж этого не хотел. По ее словам, он не был настоящим мужчиной. Она попросила развода, и теперь ей приходилось ждать определенный период времени, в течение которого она не могла снова выйти замуж.