Сева Новгородцев - Настоящий джентльмен. Часть 1

Братья Поляковы охватили своей деятельностью почти всю европейскую часть России: Яков жил в Таганроге, Самуил в Петербурге, а Лазарь в Москве. Все они были возведены в потомственное дворянство и имели чин тайного советника.

Когда я был в гостях у Александра Иосифовича, он торжественно вынес и водрузил передо мной на стол шесть томов, переплетенных в тисненую кожу. Я открыл один из них. Страницы внутри были исписаны красивым почерком, но сам текст меня смутил.

«Приходил Скрябин, — говорилось на одной странице, — много играл. Был художник Серов, писал мой портрет…» Я полистал несколько страниц. «Летом мы поехали в Варшаву. К составу прицепили наш отдельный вагон, отделанный красным деревом…».

«Что это за записи?» — спросил я. — «Это дневник моей тетки Зинаиды, сестры отца, — отвечал мне Александр Иосифович. — Мой дед Лазарь Поляков имел в Москве несколько домов, много жертвовал на искусство и образование, постоянно принимал художников, музыкантов и писателей».

Я понял, что героем «Севаоборота» должен стать не Александр Иосифович, крепко подзабывший язык своего детства, а эти дневники, написанные незатейливо, но дающие яркое представление о жизни еврейских «тузов» дореволюционной России.

Оставалось только найти подходящий голос, который бы это озвучил. На Русской службе Би-би-си тогда работала Вера Штурман, молодая девушка, увлекавшаяся оперным пением. Она владела пятью языками, но глубиной философской мысли не отличалась.

Вера потом покинула радиовещание, перешла на работу в какой-то международный банк, но ее прочтение дневников девицы Зинаиды Поляковой я бы отнес к самым значительным ее достижениям. К сожалению, запись «Севаоборота» от 4 июня 1988 года не сохранилась. Как говорится, публикуем не избранное, а уцелевшее.

И последний штрих. У Зинаиды, автора дневников, была сводная сестра. Это родство держалось в строгом секрете. Много лет спустя Олег Керенский, сын бывшего премьер-министра Александра Керенского, в своей монографии «Павлова», изданной в 1973 году на английском языке, приводит утверждение Владимира Полякова (сына Лазаря и брата Зинаиды), что русская балерина Анна Павлова (1881–1931) была побочной дочерью ее отца. Кроме того, американский импресарио балерины Сол Юрок в своих мемуарах («Импресарио», Нью-Йорк, 1946 г.) писал, что Павлова разрешила ему после ее смерти огласить ее еврейское происхождение. Вот такие пироги.

Вспоминаю жаркое лето 1978 года. В Лондон приехал знаменитый советский диссидент Владимир Буковский, незадолго до этого обменянный на секретаря чилийской компартии Луиса Корвалана. Он поселился у Маши Слоним в ее квартире в Хэмпстеде. Об этом мне рассказала сама Маша — по практической причине. Она знала, что я занимаюсь фотографией, просила на время одолжить аппарат: «Володя накупил себе пластилина, лепит замок и хочет его снимать».

Я не стал задавать лишних вопросов и привез ей фотоаппарат на работу. Маша кратко пояснила, что Буковский мысленно строил себе замок в карцере Владимирской тюрьмы, что уже написана книга и фотографии нужны для нее. Вот выдержка из этой книги, вышедшей тогда под названием «И возвращается ветер» (во Франции и Италии) или «Построить замок» (в Великобритании и США).

…старался я протащить в карцер кусочек карандашного грифеля, обычно спрятав его за щеку. И если мне это удавалось, то потом весь свой карцерный срок — на клочках газеты или прямо на полу, на стене — рисовал я замки. Не просто рисовал их общий вид, а ставил себе задачу: построить замок целиком, от фундамента, полов, стен, лесенок и потайных ходов до остроконечных крыш и башенок. Я обтачивал каждый камень, я настилал паркетные полы или мостил их каменными плитами, я обставлял залы мебелью, вешал гобелены и картины, зажигал свечи в шандалах и коптящие смоляные факелы в бесконечных переходах. Я накрывал столы и приглашал гостей, я слушал с ними музыку, пил вино из кубков, выкуривал потом трубку за чашкой кофе. Мы поднимались по лестницам, проходили из зала в зал, смотрели на озеро с открытой террасы, заходили на конюшню и смотрели лошадей, шли в сад, который тоже предстояло разбить и насадить всякие растения. Мы возвращались в библиотеку по наружной лестнице, и там, затопив камин, я усаживался в мягкое кресло. Я листал старые книги в истертых кожаных переплетах с тяжелыми медными застежками. Я даже знал, что написано в этих книгах. Я мог читать их.

Этого вот занятия хватало мне на весь карцерный срок, и еще много вопросов оставались нерешенными до следующего раза — ведь иногда несколько дней уходило на обсуждение вопроса, какую картину повесить в гостиной, какие шкафы должны быть в библиотеке, какой стол поставить в обеденной зале. Я и сейчас с закрытыми глазами могу нарисовать его, этот замок, со всеми подробностями. Когда-нибудь я найду его… или построю.

Да, когда-нибудь я приглашу своих друзей, и мы пройдем вместе по подъемному мосту через ров, войдем в эти залы, сядем за столы. Будут гореть свечи и звучать музыка, а солнце будет тихо садиться за озером. Я прожил в этом замке сотни лет и каждый камень обточил своими руками. Я строил его, сидя под следствием во Владимире. Он спас меня от безразличия, от глухой тоски безразличия к живому. Он спас мне жизнь.

Полтора года прошло, а замок этот не выходил у Буковского из головы. Навязчивая идея не давала ему покоя, и пластилин вкупе с фотоаппаратом были способом избавиться от карцерного кошмара.

Я видел потом эти фотографии. Воображение узника, почти в предсмертной агонии направленное в спасительную фантазию, конечно, никаким пластилином не выразишь, да еще на черно-белой пленке с плохим светом. Я понимал, что речь идет о лечении душевной травмы, а не о домашнем арт-проекте, поэтому со своими советами не лез и вообще не напрашивался на знакомство.

Тогда же, в 1978 году, Буковский появился у нас на Би-би-си, читал отрывки из своей книги. Был он худым, с волевым умным лицом и озорным взглядом. Красавец, глаз не оторвать. Известно было, что он поступил в Кембриджский университет изучать нейрофизиологию.

Книга вскоре вышла, имела большой международный успех и, видимо, принесла немалый гонорар — Буковский купил себе дом. Там же, в Кембридже.

К английскому домовладению надо готовиться с детства — скажем, наблюдать, как отец стрижет газон по субботам или как мать обрезает розы или сажает крокусы.

Во время войны проводилась широкая кампания Dig For Victory («Копай для Победы»): граждан учили сажать и выращивать все необходимое для жизни. Как продолжение, в апреле 1947 года стартовала радиопередача Gardener’s Question Time, популярная и доныне. Я сам частенько ее слушал, хотя не понимал больше половины сказанного — уж больно диковинные растения там обсуждали. Говорят, что средний британский любитель-садовод знает до 10 тысяч видов и может назвать их на латыни.