Сева Новгородцев - Интеграл похож на саксофон

— Ты не встаешь, — сказал я, — потому что у тебя силы воли нет!

— Почему? — рассудительно ответил Саша. — У меня сила воли есть. У меня офигенная сила воли. Я, если захочу, сразу встану… Я просто не хочу!

У гастрольного артиста была одна забота — не отравиться в общепите, где к тому же обслуживали прескверно. В одну из поездок мы с Сашей, отчаявшись, купили электроплитку и готовили на ней обеды-ужины прямо в гостиничном номере. Чинно ходили по магазинам, покупали продукты, планировали меню. Потом от этого отказались, потому что походы на рынок, стряпня и мойка посуды отнимали полдня.

Приезжая в так называемый «куст», артист поступал в распоряжение филармонии, у которой были свои задачи, своя ответственность — «культурно обеспечить» нефтяников или военных моряков. Мурманская филармония между концертами в городе послала наш джаз-оркестр на выезд в Североморск, где базировался Северный подводный флот. Сердце мое билось — ведь это знакомый Кольский залив, те самые скалы, многолетнемерзлые породы, по которым я гулял осенью 1962-го!

Подали сторожевой катер, погрузили на него наши пульты, стойки, барабаны и домчали нас за пару часов по устью Туломы до воинской части. Неподалеку от причала у местного универмага стояла очередь офицерских жен, одетых одинаково — приталенное пальто темного габардина с воротником из чернобурой лисы. Я подошел, отчасти из любопытства, отчасти из сочувствия — жалко дам, все-таки полярная местность.

— За чем стоите, уважаемые? — вежливо спросил я, и несколько жен ответили почти хором:

— Бриллианты выбросили!

Выражаясь современным языком, у офицерских жен была проблема помещения ликвидности, инвестирования семейных накоплений. Бумажные деньги, при всей их желанности, не представлялись надежными в долгосрочной перспективе. Деньги могли, в конце концов, внезапно обменять или девальвировать, что случалось не раз за послевоенную историю СССР, а бриллиант в золотой оправе — это вещь нетленная.

Саша играл во многих диксилендах и рассказывал мне о нравах питерских традиционалистов. Пианист и тромбонист Эдик Левин, например, ходил в дырявых свитерах, надевая их один на другой, чтобы дырки одного закрывались бы целыми местами другого. Корнетист Роберт Пауэлл был немногословен, говорил редко, по крайней нужде. Обычно это было слово «мудизм», обозначавшее в зависимости от ситуации все, что надо было сказать. Однажды он застал свою девушку с посторонним мужчиной в разгар интима. «Мудизм вообще-то!» — только и произнес Роберт.

Мудизм был некой программой жизни, вроде сюрреалистического «дада». Символом «мудистов» была Трехногая птица, «Мудушка Кря». Мудисты входили в тайное Кировое общество, которое выдавало им Кировые паспорта, а в паспорте стояла пометка: «Кировой паспорт недействителен без круглого подстаканного талона».

Диксиленд с Севой Королевым и Александром Усыскиным я впервые услышал году в 1959-м, и этого мне не забыть никогда. Где-то в глубинах коллективной памяти в Интернете можно найти фрагменты черно-белых роликов начала 1960-х, но они немые, их пришлось озвучивать посторонней музыкой.

Сева играл на трубе широким, мощным звуком, а Усыскин деликатно вышивал этот звук своим кларнетным бисером. Мы встречались с ними на Таллинском фестивале в 1967 году, где ленинградский диксиленд выступил с блеском.

Году к 1970-му первоначальный диксиленд размножился, по городу играло не менее восьми составов. От одного из них отпочковались трубач Жора Чиков и тромбонист Г. Лехман, принятые в оркестр Вайнштейна. Грех было не воспользоваться случаем. Так родился еще один диксиленд, придуманный как вставной номер в наш концерт, со шляпами канотье, полосатыми жилетами и т. д. Я играл на кларнете и, стыдно сознаться, пел под Утесова.

Отдельно скажем о В. Левенштейне, завоевавшем всеобщую любовь не только своими великолепными соло на саксофоне, но и естественным сценическим поведением, непосредственностью и живостью.

Как говорил про меня Саша: «Он очень любит чистый джаз, но за цыганку все отдаст!»

Для разъездного артиста города — как верстовые столбы, памяти зацепиться не за что. Всплывает всякая ерунда.

В Грозном продавали соковыжималки, большая тогда редкость. Ринатику нужны были соки, Галя терла-выжимала вручную. Грозненский аппарат сделан был на совесть, корпус из коричневого бакелита, внутри электромотор нешуточной мощности — никакой овощ или фрукт против него не устоит. Весила машина соответственно — килограммов семнадцать, если мне не изменяет память, а она мне изменить не может, потому что я проклял все на свете, пока кантовал неподъемную бытовую технику из одного конца страны в другой.

В Грозный мы попали летом. (Жалею, что не сделал фотографий; сейчас, после нескольких войн и бомбардировок, это были бы бесценные кадры.) Возле нашей гостиницы, прямо у входа, стоял ларек чистильщика обуви. Был жаркий день, чистильщик ушел с солнцепека внутрь, в прохладный вестибюль, а чтобы о нем не забыли, оставил лист бумаги, на котором крупными буквами написал: «ЧИСТКА ОБУВИ ВНУТРИ».

Тогда же на рынке я видел ценник, точно передававший особенности местного акцента. Женщина торговала орехами, на клочке бумаги на палочке, воткнутой в кучку, стояли буквы «АРNХ».

В Краснодаре, где народ мерит искусство количеством, местный администратор расклеил наши афиши, соединив три в одну, получалось, что на сцене — какой-то сводный оркестр человек из 60. Ясно, такое событие культуры пропускать нельзя.

В Днепропетровске под моим окном всю ночь вспыхивала неоновая реклама. Забыть ее не смог: «ДОМА ГРОШИ НЕ ТРИМАЮ, Я ОЩАДНУ КНИЖКУ МАЮ!».

В Челябинске, в гостинице, после концерта наши джазмены выпивали с киноактером Анатолием Азо. В Москве или в Питере такого не случилось бы, а тут работники муз были сжаты воедино провинциальным окружением. На телеэкране Азо производил на меня впечатление человека глубокого ума, даже мудрости, поэтому я говорил с ним с некоторым трепетом.

В 1965 году вышел фильм «Как вас теперь называть?» — о том, как в поединке с умным и коварным асом фашистской разведки побеждает советский чекист, скрывавшийся под маской повара-бельгийца во время оккупации Поволжска. Азо играл повара-чекиста. Режиссер Владимир Чеботарев хотел избежать обычной «клюквы» и снял экранные диалоги в немецком штабе на немецком языке. Как я понимаю, актеры выучили роли на слух и говорили как получится, а коллеги из ГДР озвучили это потом на своем родном языке. Думаю, Азо тоже пришлось учить эту тарабарщину. К моменту нашей встречи фильму было три года, а со времени съемок прошло почти четыре, но Азо все еще кипел патриотическим гневом. «Вот ведь, — сказал он мрачно после рюмки-другой, — взяли моду, немцев на немецком играть!»