Максим Артемьев - Гюго

Таким образом, Гюго не оставался на своём острове в изоляции и был в курсе последних достижений, таких как электрический телеграф. Но раньше всего его внимание привлекла фотография, точнее, появившаяся в самом конце 1830-х годов дагеротипия. Сыновья Шарль и Франсуа Виктор в ноябре 1852 года задумали издать книгу «Джерси и Нормандский архипелаг» со стихами отца и своими фотографиями. В марте — апреле 1853-го Шарль даже специально прошёл в нормандском городе Кане курс обучения фотографии, где узнал о новейших достижениях на этом поприще. Последующие два года прошли у изгнанников под знаком увлечения фотографическими снимками. Гюго-отец выступал и как постановщик сцен, и как главный их герой. Благодаря этому до нас дошло множество фотографий поэта начального периода изгнания. Особенно он любил позировать на фоне приморских скал, с видом отрешённого мыслителя, внимающего Богу, как он сам надписал один из снимков.

На портретных фотографиях, снятых в помещении (а это первые по времени, дошедшие до нас реальные изображения поэта), мы видим ещё не старого человека, с высоким лбом, длинными, зачёсанными назад волосами, большим «утиным» носом, не очень красивого, усталого. На джерсийских снимках ещё нет знаменитой бороды, он отпустил её позже, уже на Гернси. Поэтому портреты Гюго до пятидесяти пяти лет сильно отличаются от его изображений в старости, на которых изображён могучий старец, с жёстким ёжиком седых волос, аккуратно подстриженной бородой и внимательными глазами. Поскольку бороды вошли в моду только при Июльской монархии, многие современники Гюго так и не имели их до конца жизни, как, например, Ламартин и даже представители более молодого поколения — Флобер и Бодлер. Гюго же пусть и не сразу, но принял эту моду, но со своими особенностями — длинной бороды он не носил. Будучи человеком со вкусом, с острой зрительной памятью и природным пониманием композиции, Гюго сумел придать творчеству сыновей-фотографов монументальность и чувство величия природной стихии, особенно океанической. Правда, из проекта ничего не вышло, книгу забросили, а вслед за ней и фотографирование.

Но на смену пришло новое модное увлечение. Осенью 1853 года на Джерси в гости к Гюго приехала Дельфина Жирарден — супруга крупного газетного издателя, редактора популярной ежедневной газеты «Ля Пресс» Эмиля Жирардена, человека ловкого и влиятельного, хотя и беспринципного. Во время переворота 1851 года он успел попасть под раздачу и на какое-то время бежал из Франции, но вскоре вернулся. Дельфина была писательницей, хозяйкой светского салона — как и её мать, также писательница, Софи Гэ. Она поведала семейству Гюго о новой моде — «верчении столов» или вызывании душ умерших. Зимой 1852/53 года спиритизм как раз дошёл до Европы из Америки (где зародился в 1852 году). Англия, а затем Франция были охвачены столоверчением, принявшим в высшем обществе характер помешательства. Вера спиритов в медиумов и общение с душами умерших базировались на кризисе веры — как раз накануне выхода книги Дарвина о происхождении видов, в эпоху быстрого прогресса технологий, однако не приносящих счастья тогдашнему человечеству. Пустоту в душе заполняли всякого рода суеверия. Француз Аллан Кардек стал пророком среди спиритов, кем-то вроде Эммануила Сведенборга своего времени.

Дельфина Жирарден продемонстрировала Гюго и его домочадцам, как проходят сеансы столоверчения. На первом же из них был вызван дух умершей дочери Леопольдины. Ответы медиума были признаны подлинными, Гюго, страдавший от ужасной тоски по дочери, обрёл надежду на общение с ней, и сеансы начали проводиться регулярно. Круг вызываемых духов расширялся — вызывались Иисус Христос, Мухаммед, Шекспир, Мольер, Расин. Дельфина пробыла на острове всего неделю, но её посещение оказало глубокое воздействие на внутреннюю жизнь поэта, и он увлёкся таинственным и непознаваемым. Впечатления от спиритических сеансов отчётливо отражены и в «Созерцаниях», и в «Боге», и в «Конце Сатаны» — создававшихся параллельно занятиям столоверчения.

Впрочем, долго под влиянием моды Гюго не находился, и к моменту переезда на Гернси спиритические сеансы полностью прекратились. Не стоит упрекать поэта в излишней доверчивости. Спиритизм составил целую эпоху в духовной жизни середины XIX века и даже породил целую религию под названием «спиритуализм». Конан Дойл спустя полвека после джерсийских сеансов не сомневался в истинности откровений, получаемых при верчении столиков. Видная английская поэтесса Элизабет Браунинг также верила спиритам (тогда как её муж Роберт написал против них поэму «Медиум Сладж»), Спиритизмом живо интересовались такие русские учёные, как Михаил Остроградский и Александр Бутлеров. В 1854 году Фёдор Тютчев сочинил стихотворение «На Новый 1855 год», в котором передал атмосферу спиритических сеансов, участником которых являлся сам:

Но даже спустя 35 лет Лев Толстой был вынужден написать комедию «Плоды просвещения», в которых высмеивал упорное нежелание расставаться с медиумами и духами.

В изгнании Гюго испытал прилив творческих сил, выгодно отличаясь в этом отношении от людей своего поколения. Мюссе давно уже почти ничего не писал и умирал в беспробудном пьянстве и разврате. Виньи в меланхолии то укрывался в своём поместье в Аквитании, то жил уединённо в Париже и не печатал ничего нового. Оба поддерживали Наполеона III. Ламартин первые годы после революции много писал ради заработка, но его творчество уже не достигало прежнего уровня. О нём стремительно забывали. Он умер последним — в 1869-м, за шесть лет до него, в 1863-м, скончался Виньи, а самым первым — самый молодой из них — Мюссе в 1857-м. Дюма, которого Гюго ставил очень высоко, недаром он упомянул его вместе с Мюссе и Ламартином в элегии на смерть Теофиля Готье, в 1850—1860-е годы, хотя и продолжал много писать, но эти произведения недотягивали до «Трёх мушкетёров» и «Графа Монте-Кристо».