Андрей Танасейчук - Джек Лондон: Одиночное плавание

Что касается «картинок», о них вспоминает также и Аттертон — многие одноклассники увлекались подобным коллекционированием. А вот следующая фраза: «Он стал заправским торгашом, что весьма пригодилось ему впоследствии, когда нужно было вытягивать из издателей деньги за рассказы» — уже на совести биографа. Впрочем, может быть, в какой-то степени он был и прав. Во всяком случае, источник информации биографа очевиден — это автобиографическая книга Лондона «Джон Ячменное Зерно», в которой можно встретить такие признания:

«Еще в раннем детстве я убедился, что должен всего добиваться сам. Воспитанный в бедности, я вырос скуповатым. Первыми моими самостоятельными приобретениями явились серии картинок от папирос, альбомы-премии табачных фабрикантов и их рекламные плакаты. Родители не давали мне денег из моего заработка, и я выменивал остававшиеся газеты на эти сокровища. Если попадались два одинаковых экземпляра, я выменивал их у ребят на что-нибудь другое; бегая по городу с газетами, я мог с легкостью совершать операции подобного рода и пополнять свои богатства. В скором времени я был уже обладателем всех серий табачных реклам: “Знаменитые скаковые лошади”, “Парижские красавицы“, «Женщины всех национальностей”, “Флаги всех наций”, “Знаменитые актеры”, “Чемпионы бокса” и тому подобных. Каждая серия была в трех видах: на карточках, на плакатах и в альбомах. Затем я начал собирать вторые экземпляры альбомов и выменивать их на другие сокровища, которые ребята покупали на деньги родителей и, конечно, не могли понять их подлинной ценности — не то, что я, у которого никогда не было ни цента на расходы. Я менял почтовые марки, камни, птичьи яйца, игральные шарики. У меня была великолепная коллекция агатов, какой не было ни у кого из мальчишек. Моей гордостью было несколько штук, ценою не менее трех долларов; мне их оставил в залог за двадцать центов один паренек-рассыльный. Выкупить их он не успел, так как его забрали в исправительную колонию. Я готов был менять и менять, пока не получал тот или иной вожделенный предмет. В этом деле я достиг совершенства и заработал себе репутацию сквалыги. У меня и старьевщик мог заплакать под конец нашего торга. Ребята звали меня на помощь, если им надо было продать тряпье, бутылки, старые мешки или бидоны из-под керосина, и платили мне комиссионные за услуги».

Удивительно другое. Аттертон не упоминает об иной, настоящей страсти своего друга — чтении. А ведь именно тогда — в 12–13 лет — Лондон читал запоем! В романе «Джон Ячменное Зерно» есть признание (оно относится к школьным годам в Окленде): «Я зачитывался до одури… Я проглатывал всё, что мне давали, но особенно любил исторические романы и книги о приключениях, а также воспоминания разных путешественников. Я читал утром, днем и ночью. Читал в постели, за едой, по дороге в школу и домой, читал на переменах, когда другие ребята занимались играми». Странно, что об этом не пишет его ближайший друг.

Читал Джонни бессистемно. Читал всё, что попадалось под руку: субботний выпуск газеты с литературным приложением, дешевую книжку в бумажной обложке (вроде «романов за десять центов», что выпускало издательство «Бидл энд Эванс»; впрочем, хватало тогда и двадцати-, и пятнадцати-, и даже пятицентовых «романов» других издателей), случайный журнал, забытый кем-то из посетителей кегельбана. Но этого ему, понятно, не хватало. Так он оказался в Публичной библиотеке Окленда.

Думается, подросток вряд ли догадывался о существовании подобного заведения. Попал он туда, скорее всего, случайно. Да и библиотека в Окленде появилась совсем недавно. Город, несмотря на экономический кризис, активно развивался, население его увеличивалось. В библиотеке руководители городского совета видели средство приобщить низшие классы к культуре, отвратив их тем самым от пьянства и правонарушений. К тому же городские власти хотели сделать Окленд своеобразным противовесом «греховному» Сан-Франциско и стремились превратить его в «Афины Дальнего Запада». Желая быть прогрессивными, они выступили пионерами — учредили в городе общедоступную бесплатную библиотеку. Во главе ее поставили Айну Кулбрит — поэтессу, человека высокой культуры, дружившую с такими замечательными калифорнийскими литераторами, как Фрэнсис Брет Гарт, Марк Твен, Амброз Бирс, Хоакин Миллер.

В книге о муже Чармиан Лондон говорит об Айне Кулбрит одной короткой фразой, но это высказывание стоит того, чтобы его привести: «Именно она стала первым его лоцманом в мире книг, и он никогда не переставал помнить и благодарить ее за это» [44] London Ch. The Book of Jack London. Vol. II. Р. 52. . И это действительно так. В 1906 году, будучи уже всемирно известным писателем, Джек Лондон писал Айне Кулбрит: «Знаете ли Вы, что Вы были единственным человеком, кто поощрял мою страсть к чтению? Дома всем было наплевать, чем я занимаюсь и что я читаю. <���…> В те годы всему, с чем я сталкивался, я давал название. Так вот, Ваше имя было “великодушная”. В этом слове вмещается все, чем Вы были для меня… И когда я где-нибудь слышу это слово, в моей памяти всегда всплывает Ваш образ».

Почему же именно «великодушная»? Ответить на этот вопрос нетрудно. Во-первых, Айна Кулбрит обратила внимание на мальчишку (в библиотеку, предназначенную для взрослых, детей не записывали) и направляла его чтение. Уже одно это — немало. А во-вторых, она ему поверила и стала давать книги на дом, что запрещалось правилами библиотеки — читать можно было только в ее стенах: газеты и журналы — в зале на первом этаже, книги — в зале на втором (здание было деревянным, двухэтажным, весьма оригинальной архитектуры).

В свое время автор этих строк опубликовал статью, посвященную Айне Кулбрит и ее деятельности в качестве библиотекаря [45] Танасейчук А. Б. «Вы были тем человеком, кто поощрял мою страсть к чтению…» (о А. Кулбрит, библиотекаре из США) // Библиотековедение. 2008. № 5. С. 81–85. , и ему есть что рассказать об удивительной судьбе этой женщины, но здесь вынужден ограничиться лишь некоторыми сведениями о первой литературной наставнице будущего писателя.

Библиотекарем А. Кулбрит стала в силу обстоятельств. Настоящее ее призвание — поэзия, и в истории литературы она известна прежде всего как поэт. Всё, что касалось прошлой жизни, она тщательно скрывала. Даже фамилия Кулбрит, под которой она стала известна, — не ее фамилия, а ее матери в девичестве. Настоящая фамилия поэтессы — Смит. Весьма распространенная в Америке фамилия, принадлежавшая самым разным по общественному статусу людям. Так, основателя религиозного движения мормонов, столь ненавистного в пуританской Америке, звали Джозеф Смит. А Джозефина Смит — полное настоящее имя поэтессы Айны Кулбрит, и приходилась она родной племянницей «президенту» мормонов. И родилась она (10 марта 1841 года) в колонии мормонов Науву в штате Иллинойс. После «резни в Науву», в которой погибли многие мормоны, матери Айны пришлось с малолетними детьми спасаться бегством, и в 1852 году вместе с остатками недавно большой семьи будущая поэтесса очутилась в Калифорнии. Когда она начала писать — точно неизвестно, но первые стихотворения были опубликованы в местной «Лос-Анджелес таймс» в 1854 году, когда Айне не исполнилось еще и четырнадцати. В семнадцать она вышла замуж и вскоре родила дочь, которая умерла в младенчестве. Пережитая трагедия сделала дальнейшее замужество невозможным, и в 1862-м Айна уехала в Сан-Франциско. Там молодая, красивая и талантливая поэтесса сразу вошла в литературный круг, который к тому времени образовался близ начинающего, но уже известного в Калифорнии поэта и прозаика Фрэнсиса Брет Гарта. Кулбрит стала настоящим центром этого круга: спокойная, неизменно доброжелательная, она сумела объединить такие разные творческие личности, как Брет Гарт, М. Твен, X. Миллер, Ч. У. Стоддард, А. Бирс, П. Малфорд. Скоро большинству из них предстояло прославить региональную, а затем и национальную литературу. «Звездный час» Айны Кулбрит наступил тогда, когда в Сан-Франциско начал издаваться знаменитый «Оверленд манфли». Во главе журнала встал Брет Гарт. Триумвират, состоявший из тех, кто редактировал журнал, — Гарт, Кулбрит и Стоддард — определял не только политику периодического издания, но и вообще стал той силой, которая покровительствовала всем разрозненным литераторам огромного региона Дальнего Запада США, объединяла их. Расцвет региональной литературы был недолог. В начале 1870-х те, кто достиг в Сан-Франциско национальной (а то и всемирной) литературной славы, начали покидать Запад, перемещаясь ближе к традиционным «центрам цивилизации». Кто-то уезжал в Нью-Йорк или Бостон, кто-то еще дальше — в Лондон. Возможно, судьба Айны Кулбрит — и человеческая, и творческая — сложилась бы иначе, последуй она за ними. Но она не могла этого сделать. На ее руках были престарелая мать, племянник и племянницы — дети умершей сестры. Так, в силу обстоятельств, продолжая оставаться поэтессой, она превратилась в библиотекаря.