Андрей Танасейчук - Джек Лондон: Одиночное плавание

В романе «Мартин Иден» герой и Бриссенден впервые встретились у Руфи. Читаем: «Это был памятный вечер для Мартина, ибо он познакомился с Рэссом Бриссенденом. Как Бриссенден попал к Морзам, кто его привел туда, Мартин так и не узнал».

Можно подумать, что встреча произошла в доме Эпплгартов. В реальности этого быть не могло: хорошо известно, что встретились они в 1901 году, а к тому времени отношения Лондона с Мэйбл были уже далеко позади. Скорее всего, встретились они на одной из тусовок «Толпы», в которых Джек время от времени принимал участие.

Лондон, видимо, был искренен, когда писал в романе, что поначалу Бриссенден показался Мартину «человеком бледным и неинтересным». Более того, Мартин «решил, что он еще и невежа: уж очень бесцеремонно слонялся он из одной комнаты в другую, глазел на картины и совал нос в книги и журналы, лежавшие на столах или стоявшие на полках. Наконец, не обращая внимания на прочее общество, он, точно у себя дома, удобно устроился в кресле, вытащил из кармана какую-то книжку и принялся читать. Читая, он то и дело рассеянно проводил рукою по волосам». Это черта характера: Стерлинг был чужд предрассудков и чувствовал себя совершенно свободно в любом обществе. «Потом Мартин забыл о нем и вспомнил только в конце вечера, когда увидел его в кружке молодых женщин, которые явно наслаждались беседой с ним». И это тоже характерно: женщины Стерлинга обожали. Во-первых, он был красив. Во-вторых, умен и остроумен. А в-третьих, он просто любил женщин — и они это хорошо чувствовали.

Судя по всему, и знакомство Лондона со Стерлингом развивалось по описанному в романе сценарию:

«По дороге домой Мартин случайно нагнал Бриссендена.

— А, это вы, — окликнул он.

Тот что-то не очень любезно проворчал в ответ, но все же пошел рядом. Мартин больше не делал попыток завязать беседу, и так они, молча, прошли несколько кварталов.

— Старый самодовольный осел!

Неожиданность и энергичность этого возгласа поразили Мартина. Ему стало смешно, но в то же время он почувствовал растущую неприязнь к Бриссендену.

— Какого черта вы туда таскаетесь? — услышал Мартин, после того как они прошли еще квартал в молчании.

— А вы? — спросил Мартин в свою очередь.

— Убейте меня, если я знаю, — отвечал Бриссенден. — Впрочем, это я там был в первый раз. В конце концов, в сутках двадцать четыре часа. Надо же их как-нибудь проводить. Пойдемте, выпьем.

— Пойдемте, — отвечал Мартин.

…Они разговорились: говорили о разных вещах и прерывали беседу для того, чтобы по очереди заказывать новые порции. Мартин, обладавший необычайно крепкой головой, все же не мог не удивляться выносливости своего собутыльника. Но еще больше он удивлялся мыслям, которые тот высказывал».

В романе Бриссенден очаровал Мартина. То же самое произошло и в реальности: Стерлинг покорил Лондона. Прежде всего, огромными познаниями и поразительным интеллектом. Да и манеры, свобода и умение держаться тоже покоряли. Так что в «Мартине Идене», скорее всего, переданы искренние эмоции:

«В нем <���Бриссендене> были огонь, необычайная проницательность и восприимчивость, какая-то особая свобода полета мысли. Говорил он превосходно. С его тонких губ срывались острые, словно на станке отточенные слова. Они кололи и резали. А в следующий миг их сменяли плавные, льющиеся фразы, расцвеченные яркими пленительными образами, словно бы таившими в себе отблеск непостижимой красоты бытия. Иногда его речь звучала как боевой рог, зовущий к буре и грохоту космической борьбы, звенела, как серебро, сверкала холодным блеском звездных пространств. В ней кратко и четко формулировались последние завоевания науки. И в то же время это была речь поэта, проникнутая тем высоким и неуловимым, чего нельзя выразить словами, но можно только дать почувствовать в тех тонких и сложных ассоциациях, которые эти слова порождают. Его умственный взор проникал, словно чудом, в какие-то далекие, недоступные человеческому опыту области, о которых, казалось, нельзя было рассказывать обыкновенным языком. Но поистине магическое искусство речи помогало ему вкладывать в обычные слова необычные значения, которых не уловил бы заурядный ум, но которые, однако, были близки и понятны Мартину».

Так (или примерно так), видимо, и началась дружба Лондона и Стерлинга, которую прервала только смерть одного из них.

Эндрю Синклер в своей книге о Джеке Лондоне утверждал, будто сблизились они потому, что Стерлинг ввел Лондона в мир «буржуазной мишуры» — дорогих ресторанов, светских раутов и клубов, а Джек Стерлинга — «в грубый и простой мир низов, низкосортного виски и дешевых китайских шлюх из борделей Дикого Берега» [177] См.: Sinclair A. Jack: A Biography of Jack London. N. Y., 1979. P. 71. Дикий Берег (Barbary Coast) — район «красных фонарей» в Сан-Франциско во второй половине XIX — начале XX века. Славился питейными заведениями, публичными домами и музыкальными клубами. Был разрушен в результате катастрофического землетрясения 1906 года. Замечательное описание Дикого Берега можно найти в книге О. Льюиса: Lewis О. Bay Window Bohemia. An Account of the Brilliant Artistic World of Gaslit San Francisco. N. Y., 1956. .

Не приходится сомневаться, что в их дружбе бывали путешествия и подобного рода. Но уровень отношений был, разумеется, выше. Не таким примитивным.

Они были, конечно, очень разными — духовно и физически. Стерлинг, на семь лет старше, из хорошей семьи, никогда не нуждался в деньгах, был высок ростом, строен и обычно меланхоличен. Джек, напротив, — улыбчив, коренаст, атлетически сложен, энергичен. Ему ведома была изнанка жизни, представлений о которой его друг не имел. Стерлинг совершенно свободно чувствовал себя в новом для Джека мире, где последний, напротив, ощущал скованность и неуверенность. Они очень по-разному смотрели на литературу, по-разному видели и собственное место в ней. Стерлинг полагал себя поэтом, подобным великим предшественникам, творил «в башне из слоновой кости», презирая действительность. Джек, напротив, был сама современность, убежден в том, что писатель должен жить и творить «здесь и сейчас», немедленно реагируя на актуальные запросы. Тем не менее они стали друзьями. Видимо, каждый находил в друге то, чего был лишен сам. Что ж, как говорят англичане (да и американцы): extremes meet — «противоположности притягиваются».

Наделили они друг друга и прозвищами: Стерлинг называл Джека «Волк», а тот его — «Грек» (Стерлинг действительно напоминал античного грека: и профилем, и какой-то нездешней величавостью), и постоянно использовали их в переписке.

И еще одно качество очень привлекало Лондона в Стерлинге — его безграничный гедонизм. В душе он и сам был гедонистом и страстно желал получить как можно больше удовольствий от жизни, абсолютно убежденный в том, что заслужил их. Не только лично — но и как «человек толпы». В каком-то смысле это была «месть класса».