Андре Моруа - Дон Жуан, или Жизнь Байрона

А пока два «А» совершали долгие дружеские прогулки по парку, разговаривая о Байроне. Отчаявшаяся Аннабелла стремилась довериться Августе. А Августа была удивлена смиренной нежностью, с которой к ней относилась невестка. «Вы так добры ко мне, — говорила Августа, — потому что меня не знаете». Она давала Аннабелле советы, какой режим нужно установить для Байрона. Послушная природе собственного рассудка, который всегда заставлял её низводить до своего уровня самые трагические происшествия, она считала, что раздражение брата объяснялось дурным пищеварением. Он постился, чтобы не растолстеть, а затем, проголодавшись, наедался не в меру. Вслед за этим он страдал и принимал слишком большие дозы магнезии. «Все зло отсюда», — объясняла Августа. Аннабелла говорила, что Байрон — трудный муж, но она надеется завоевать его своей привязанностью. Та отвечала, что в этом можно быть почти уверенной, так как привычка имеет огромную власть над Байроном.

Несмотря на неподд ельную доброту миссис Ли, пребывание у неё было истинным кошмаром для Аннабеллы. Байрон, охваченный опасной яростью самца, лишенного удовольствия, на которое он рассчитывал, злился на себя, на жену, на сестру, пил, чтобы забыться, и от этого становился еще грубее. Он заставлял Августу вслух читать письма, которые она получила от него за последние два года, где он цинично говорил о своем равнодушии к Аннабелле и любовницах. И, оборачиваясь к жене, говорил: «А в это время вы были уверены, что я погибаю от любви к вам». Рано вечером он отсылал Аннабеллу и оставался на час-два наедине с Августой. Леди Байрон чувствовала себя такой несчастной, что не могла есть и морила себя голодом. Нередко она запиралась у себя и плакала до тех пор, пока не становилось легче. «Это немыслимо… это немыслимо…» — говорила она себе. Однажды она показала Августе цитату из госпожи Неккер: «Страдания, в которых мы неповинны, забываются, но угрызения совести проходят сквозь чувства и годы». Августа поглядела на нее, не сказав ни слова, и Аннабелле показалось, что между ними возникло безмолвное соглашение.

К концу их пребывания у Августы жизнь стала до такой степени невыносимой для леди Байрон, что она стала искать прибежища в молитвенном забытьи. Читала Библию и, находя выражения, которые соответствовали её состоянию, впадала в какой-то мистический экстаз. Она призвана охранять эти два погибших создания, она спасет их. Но как спасти человека, которого ты любишь и который тебя ненавидит?

Здесь Байрон узнал о возвращении Наполеона с острова Эльба, об истреблении королевских полчищ, о полете Орла. Эта новость привела его в истинный восторг. Значит, его маленькая кумирня еще цела. «И теперь, если он и не вздует союзников, нам уж его все равно не достать. Если он способен в одиночку прибрать к рукам всю Францию, — то черта ли ему стоит пугнуть всех этих захватчиков, ему со своей императорской гвардией? Невозможно не чувствовать себя ослепленным и униженным этим великолепным шествием». Лондон был ошеломлен и немало встревожен. В Кокоа-Три ставили за провал Бурбонов пятнадцать против пяти. Хобхауз ставил на Наполеона. 23-го стало известно, что император прибыл в Париж. Он прошел Францию в двадцать дней. Трехцветное знамя развевалось в гаванях прямо против скал Дувра. Двадцать лет истории надо было начинать сызнова.

В другое время Байрон поговорил бы об этом с Хобхаузом и Киннером. Но сейчас ему доставляло такое мрачное удовольствие «дрессировать этих двух женщин», что он предпочитал оставаться в Сикс-Майл-Боттоме. Но Августа этого не хотела, и 28-го они уехали. У жены обнаружились «чревозачаточные симптомы», и она была разбита.

Они сняли прекрасный дом № 13 на Пиккадилли-Террас. У них были слуги, два экипажа. Не хватало только состояния. Арендная плата составляла семьсот фунтов — это был весь доход, принесенный леди Байрон в приданое. Доход лорда Байрона был отрицательным — платежи ньюстедских ферм не покрывали и процентов по долгам. Почти сразу начали посещать судебные исполнители, привлеченные размахом их жизни. Хобхауз перед отъездом во Францию, где хотел собрать материал о возвращении императора, зашел повидать друга. Он нашел его мрачным. Байрон не жаловался, но посоветовал Хобхаузу никогда не жениться.

Первые дни все шло хорошо («он был так мил со мной, каким я его никогда не видала»), но у Аннабеллы было уже мало надежд на будущее. «Надежда, — говорил Байрон, — это только румяна, которыми существование мажет себе лицо; легчайшее прикосновение истины заставляет их исчезнуть, и мы видим тогда, какую распутную девку с провалившимися щеками сжимали в своих объятиях». И она тоже шла к этой горькой философии.

Байрон в то время поражал своей необыкновенной красотой. Лицо приобрело печать тревожной величественности. Он носил теперь черную одежду, в которой сильней проявлялась благородная строгость его внешности. Аннабелла не уставала любоваться им. Отравляясь за цветами к Гендерсону, она «завозила» его к поэту-радикалу Ли Хенту в Паддингтоне. Байрон, покачиваясь на деревянной лошадке маленьких Хентов, рассуждал о политике лорда Кестлэри; пресса тори и правительство желали прийти на помощь Бурбонам. «Можем ли мы оставаться спокойными, когда горит дом нашего соседа?» Естественно, Байрон и его друзья были против войны с Бонапартом и протестовали против вмешательства Англии в гражданскую войну. На обратном пути леди Байрон заезжала за своим мужем. Она ожидала у ворот в своей роскошной коляске. Байрон на ступеньках крыльца играл с детьми Хента. Казалось бы, идеальная картина счастливого супружества. Смеющаяся молодая женщина, чуть-чуть полная, муж, прощающийся на крыльце со своим другом, горячие, нетерпеливые лошади — чего же еще не хватает в этой сентиментальной картинке? Они возвращались на Пиккадилли. Байрон садился работать над своей новой поэмой «Паризина». Безупречная жена писателя, Аннабелла, переписывала его черновики. Существование было подрумянено самым респектабельным образом.

Но леди Байрон была грустна. Она утратила свой свежий деревенский румянец, чувствовала себя одинокой. Друзья Байрона, Киннер, Хобхауз, — все те, кого она называла «бандой с Пиккадилли», ей не нравились. Киннер купил на имя Байрона пай в Дрюриленском театре, чтобы друг мог войти в правление театра. Аннабелла не любила этот мир кулис. Она знала, что Байрон бывает в Мельбурн-Хаузе, это тревожило. «Тетушка» была опасной советчицей. Но что делать? В глазах света Мель-бурны, Лэмы были родными и друзьями Байронов. Каролина и Вильям опять ворковали, как голубки. Байрон был принят у них, все было в порядке. Он говорил теперь, что Каролина очень скучна, но привлекала его как бывшая возлюбленная, с которой можно говорить свободно, и не доверие льстило ему. Леди Байрон сама была однажды в Мельбурн-Хаузе и там имела несчастье встретиться с миссис Чаворт-Мастерс, Мэри Энн, вылечившейся от своего нервного заболевания. Аннабелла писала об этом визите Августе: «Я никогда не рассказывала вам о моей встрече с миссис Мастерс у Каролины. Она расспрашивала о Байроне. Я в жизни не видывала такой злобной кошки. Любая женщина показалась бы праведницей рядом с ней. Ах, если б я могла уехать из этого ужасного города, от которого схожу с ума… Уверена, что в деревне я сразу бы поправилась и прекрасно зажила, и ко мне вернулось хорошее настроение». Ничего не могло быть мучительнее для леди Байрон, влюбленной, ревнивой, целомудренной, чем эта жизнь в Лондоне, где она постоянно чувствовала, как за каждым её шагом следят враждебные женщины, которых когда-то любил её муж; а она боялась выдать чем-нибудь, что её замужество было неудачно.