Андре Моруа - Дон Жуан, или Жизнь Байрона

Все вокруг как будто нарочно складывалось так, чтобы раздражать Байрона. У леди Милбенк умер брат, лорд Уэнтворд. Она унаследовала имя леди Ноэл и наследство, приносившее около восьми тысяч фунтов годового дохода. Но из этой суммы ничего не доставалось Аннабелле до кончины её матери, и так как содержать владения стоило не меньше того, что они приносили, а сэр Ральф был кругом в долгах, леди Ноэл ничем не могла помочь дочери. А финансовое положение на Пиккадилли-Террас в это время приобретало опасный характер. Зная стесненные обстоятельства своего автора, Меррей послал ему чек на полторы тысячи фунтов, но Байрон вернул. Судебный исполнитель не выходил из дома. Присутствие этого чужого человека превратилось в воображении Байрона в истинную драму. Правда, он не мог жить без драм. Аннабелла, которая хорошо это знала, говорила: «Судебные исполнители — это его теперешний роман».

Объявление об аукционной продаже Ньюстедского аббатства.

Во всех этих несчастиях была виновата жена, которая захотела против его воли ввязаться в его жизнь. Он говорил, что у них не будет денег. Их не хватало. Кредиторы угрожали продать мебель, книги. На лестнице слышались шаги судебного исполнителя — хозяина в доме Байронов. А эта женщина была тут со своей оскорбительной добродетелью. Он знал, что плохо с ней обращался. Испытывал угрызения совести, и нередко очень острые, но и сами эти угрызения были лишней причиной для того, чтобы её ненавидеть. «Если бы он почувствовал себя достойным меня, — сказала она однажды, — он стал бы добрым… Я для него словно его совесть». Она была часто проницательна, леди Байрон. Да, действительно, она была словно его живая совесть, но бывают случаи, когда хочется убежать от совести. Он завидовал ей, как завидовал когда-то «другому Байрону».

Чтобы обрести душевный мир, он хотел бы не видеться с ней больше, уехать на остров Наксос или отправить её к отцу, «как избалованную дочку, какой она и была». Но когда видел, как она существует около, в него вселялся дьявол. Подобно одному из его предков, который говорил: «У моей руки дурные инстинкты», он раздваивался и становился зрителем Байрона — незнакомого и опасного. Ярость подобна вдохновению. «Она чудесно лишает способности суждения». Как только впадаешь в ярость, слишком простодушный противник уже не может быть прав. Байрон наслаждался зрелищем своей ярости и безудержно предавался злобе, которая казалась ему почти священной. Однажды в припадке гнева он бросил настенные часы на пол и разбил их каминной кочергой. Так некогда почтенная Китти Гордон действовала перед ним в Саутуэлле. Аннабелла, будучи в это время на шестом месяце беременности, видела, как около неё растет враждебная сила, которой не могла управлять.

В своем смятении она ничего не хотела говорить родным, чтобы не обеспокоить их, и ей пришла в голову мысль обратиться к Августе. Осенью Байрон сделал завещание, которым отказывал все, что у него было, Августе. И не кто иной, как леди Байрон с замечательным бескорыстием сообщила ей об этом: «Дорогая Ли, — писала она, — я должна рассказать вам, с какой нежностью говорил Байрон о своей дорогой Goose, — он чуть не заплакал, да и я тоже. Разговор начался с того, что он стал мне рассказывать о содержании завещания, которое только что сделал, — и оно, насколько я могу судить, именно таково, какое и должно быть… И, дорогая Августа, поверьте, что я слишком хорошо вас знаю, чтобы допустить по этому поводу то, что могла бы допустить некая особа, или хотя бы что-нибудь подобное» («некая особа» была, несомненно, Каролина Лэм, чьи предположения насчет Байрона и его сестры начали распространяться по Лондону). Она знала, что Августа, несмотря на все свои недостатки, способна на добрые поступки, и пригласила её еще раз приехать на Пиккадилли — Террас и пожить с ними до её родов. В это время, к концу своей беременности, Аннабелла готова была ухватиться за любую помощь. Остаться одной с этим человеком, который, казалось, не владел собой, было страшно. Она не побоялась даже позвать женщину, которой опасалась больше всех.

Когда Августа приехала, Байрон был в таком состоянии, что она испугалась. У него был приступ болезни печени, лицо стало желтым. Несчастный больной, он не находил настоящей радости даже в своей работе и принимал лауданум, только чтобы ослабить боль. Около его постели всегда стояла маленькая склянка. Это лекарство после краткого облегчения заставляло его потом еще сильнее мучиться. Раздраженный постоянной необходимостью сдерживаться из-за присутствия в доме женщины, которая была накануне родов и чувствовала себя плохо, лишенный всего, что он любил, — покоя, поэтического одиночества в большом молчаливом доме, постоянно изводимый кредиторами, он становился, как его предки Гордоны, диким зверем. На этот раз он обращался с Августой так же скверно, как и с Аннабеллой. С ужасом говорил он о её муже и детях. Когда Августа осмеливалась произнести слово «долг», он говорил: «Оставьте долг Господу Богу». Целые дни рассуждал об ужасном институте брака, клялся вырваться из-под этого ненавистного ига и угрожал двум женщинам, что станет приводить к себе любовниц.

Оставаясь вдвоем, женщины вели грустные разговоры. «Ах, — говорила Августа невестке, — вы представить себе не можете, до чего я доходила в моем обожании его». Но Аннабелла знала это и иногда давала понять с мрачной горечью, которая беспокоила её собеседницу. Затем разговор перескальзывал на менее опасные темы. К чему было говорить о том? Августа была теперь единственным существом, которое стояло между ней и её страхом. Эти женские откровенности, эти перешептывания, вдруг прекращавшиеся, когда он входил, выводили Байрона из себя. Кроме невестки, в доме жил еще наследник титула, Джордж Энсон Байрон, которого Августа пригласила пожить здесь в роли покровителя слабых, и миссис Клермонт, гувернантка Аннабеллы. Байрон был уверен, что его жена держит эту особу, чтобы шпионить за ним. Письма пропадали из ящиков стола. Гинекей глухо волновался, как взбудораженный улей. Он видел, как ловили его взгляды, следили за ним исподтишка. Не считали ли они его сумасшедшим?

Действительно, Аннабелла склонялась к этой мысли. Если бы не был сумасшедшим, как мог бы он ненавидеть ни в чем не повинную женщину? А потом этот остановившийся взгляд. «Разве вы не заметили, — говорила Аннабелла Августе, — как он смотрит исподлобья, опуская голову… Это один из симптомов болезни, который обнаружили у короля, когда он помешался». Однажды в театре, сидя в ложе, он стал говорить сам с собой. Может быть, это действие лауданума? Тоска? Бессознательное бормотание поэта, подыскивающего фразу? Обе женщины и Джордж Байрон, который был с ними, переглянулись. Но чем больше замечал он, что за ним следят, тем более становился невменяемым. Его двоюродный брат сам посоветовал леди Байрон уехать из дома. «Если вы этого не сделаете, — сказал он, — я буду вынужден предупредить вашего отца».