Александра Косарева - «Запомните меня живым». Судьба и Бессмертие Александра Косарева

Но попробуй-ка — протяни руку знакомому, которого хорошо знал хоть по Ленинграду, хоть по бухаринским кружкам, хоть по Баумановскому райкому, хоть по семинарам комсомольским, если зарёванная жена приходит в кабинет, когда мужа еще не сцапали на Лубянку, но уже на работе было собрание… Уже исключили из партии, уже лишили должности, понизили из главных инженеров заводишка до подсобного рабочего. А не хочешь подсобным рабочим — гуляй, Вася.

У тебя на столе вертушка, прямая связь с Кремлем, с НКВД. Ну и попробуй, набери Ежова: Николай Иваныч, дескать, тут у меня жена такого-то, и вот мне даже не понятно, разве он враг советской власти? Мы с ним в одном отряде, против Юденича… Может, не надо спешить, еще раз проверьте, мало ли…И точно в ответ услышишь: товарищ Косарев! Ваше дело заниматься комсомолом! Разве мало у вас проблем на местах? Вон, пьют как свиньи, морально разлагаются, политическим самообразованием не занимаются, субботники филонят, трудов товарища Сталина не читают! Давайте так, у нас тут своя конюшня, а у вас своя, сами разберемся.

И короткие гудки.

Косарев не боялся коротких гудков.

Он сто раз такие штуки проделывал, хотя в большинстве случаев помочь уже ничем не мог.

Жертва прочно сидела на крючке у Сталина, а он хороший и терпеливый рыбак.

Косарев, как умел, сдерживал чистки в региональных комсомольских организациях. А какие-то чистки проводил сам. Но это была большей частью профанация. Поскольку лучше «виновника торжества» выпороть публично, речами гневными изобличить, потребовать, чтобы «разоружился перед товарищами», надавать по заднице, даже строгий выговор ему закатать с предупреждением, чем он станет дожидаться во дворе милого фургона с надписью «Пейте „Советское шампанское!“»

Косарев, что мог, делал в условиях, когда другие начальники молчали. И не будучи актерами, публично изображали такую улыбку на вороватой морде, такую здравую советскую улыбочку — прямо как с плаката «Храните деньги в Сберегательной кассе!», — или будто только что почистили зубы зубным порошком «Жемчуг».

И не дома, не при застольях, а так, на работе раскрывают рот и говорят: слышали вчера речь? Громоподобно, невероятно, гениально! До чего же нам повезло жить с Ним в одно время!

Я прочла только одну строчку в дневнике Корнея Ивановича Чуковского, не какого-то управдома с Садовой, а русского интеллигента, до конца ногтей ставшего, однако, советским! Дата 26 ноября 1936 года. «Приехал в Л-д. Вчера слушал в Москве по радио речь Сталина. Это речь на века».

И многое стало ясным.

У генсека ЦК комсомола не было двух правд. Он помещал себя в одной. И жил по своему моральному кодексу.

При этом мой упрямый, брутальный и очаровательный дед делал часто не что хотел, а то, что можно было сделать — для друзей, родных, для товарищей по комсомолу, для однополчан, для страны и для Москвы, которую горячо любил.

Так же, как любил небо над ней, как любил авиацию.

В 1939 году над Москвой не было воздушных эшелонов, и аэропланы летали над центром города, особенно над Кремлем, по личному разрешению Сталина. Особенно после того, как разбился самолет-гигант «Максим Горький». Шок от этой неожиданной катастрофы был не меньше, чем много лет спустя в России после гибели атомного подводного крейсера «Курск».

Горько было всей стране.

Жертв авиакатастрофы провожали толпы народа на престижное Новодевичье кладбище.

Косарев тоже глубоко переживал, поскольку летал на «Максиме Горьком» почетным пассажиром и был в восторге: такого комфорта на воздушных судах не было ни у кого в мире.

Но воздушное судно заказывали не как рейсовый лайнер или даже транспортник, а как агитационный самолет. Он должен был поражать воображение размерами. Но не только шампанским и красивыми стюардессами, меню из полутора десятков только одних супов. В подбрюшье «Максима Горького» вмонтировали динамики такой мощности, что, когда их включали, на земле можно было оглохнуть: «Всё выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц!»

Конечно, Косарев тоже мечтал поставить гигант на службу комсомолу. Он поручил разработать агитационную программу, и его люди над этим работали! Программа включала в себя и музыку, и дикторский голос тогда еще малоизвестного Левитана, и стихи Маяковского, и листовки с комсомольскими слоганами.

Не сложилось…

Однако авиация страны была премного обязана руководству комсомола и Косареву, его популярности в стране, его имени и авторитету. Это он провозгласил первым: «Молодежь — в авиацию!»

Призыв был встречен с необыкновенным азартом.

Мне, правда, кажется, что молодые парни и даже девчонки выстроились в очереди на медкомиссии не только для того, чтобы доказать свою верность товарищу Косареву. Помимо того что летчики были также популярны в СССР, как позже космонавты, речь шла и о неплохой зарплате в будущем, бесплатной форме, льготах при поступлении в институт, особых пайках, включавших икру, сухое какао и сгущенку, балык дальневосточных рыб, отрезы сукна и габардина под обмундирование.

А где это всё началось, кстати, при немалом раздражени и наркоматов, связанных с авиацией и НКВД? Началось все в ЦК ВЛКСМ, где Косарев создал группу по обучению летчиков.

И комсомол стал каким-то по-особому «авиационным».

Косарев увлекся.

Он повелел, чтобы секретари комитетов комсомола — кому, конечно, здоровье позволяло, включая и отличное зрение! — изучали и осваивали авиационную технику, с планеров переходили на самолеты, учились прыгать с парашютом.

Насчет самого Косарева существуют разные версии. Одни говорили, что он сам прыгал и не раз, делал затяжные прыжки. Другие — что прыгать ему запретил Сталин, говоря, что мы, дескать, не можем слепо рисковать лучшими кадрами страны. Однако первыми летчиками (и парашютистами, конечно!) стали секретарь ЦК комсомола Павел Горшенин, которого потом арестуют в один день с Косаревым, замучают и расстреляют; секретарь московского горкома комсомола Серафим Ильинский, ленинградского — Иосиф Вайшля, глава украинского комсомола Сергей Андреев.

Скорее всего, Косареву летать не разрешили в Кремле. И Каманин вспоминал, с какой завистью Саша смотрел на ребят, только что вернувшихся из полета, глазел на самолеты в ангаре или в небе.

Доктрина Сталина, который не собирался ждать, когда кто-нибудь нападет на него, а планировал напасть сам, в том, что он готовил нападение на Европу задолго до 1941 года. Это подтверждается некоторыми рассекреченными документами из архива Министерства обороны. В ближнем кругу Сталин любил повторять: «Если враг навяжет нам войну, то мы ее будем вести наступательно, на территории противника, и достигнем решительной победы малой кровью».