Александра Косарева - «Запомните меня живым». Судьба и Бессмертие Александра Косарева

И понимаешь со смущением, смятением в душе и страхом — разве это мы, великая русская нация? Пусть даже ее гордые остатки, перемешанные с басурманами?

Выходит, сталинизм — это не только индустриализация, каналы, гидростанции, балет, кинокомедии и атомная бомба. Это еще и генетическая катастрофа, потому что даже уже к 1938 году страна получила поколение с мозгами набекрень. И с такими «ценностями», от которых иностранцев, рискнувших посетить «солнечный СССР», при встречах с так называемыми «советскими людьми» охватывала оторопь.

Потому что к этому времени самые лучшие представителями поколения моего деда, Косарева, были уничтожены, а на смену им пришли дети 1919–1923 года рождения, которые никогда не жили в царской России, но слышали только проклятия в ее адрес. Они никогда не жили при нормальном либеральном режиме, в сытости, имея гражданские права, свободу пересекать границы империи, как и куда захочется.

И это были почти сплошь именно комсомольцы.

Тысячи, миллионы комсомольцев, которыми при помощи райкомов, обкомов руководил ЦК ВЛКСМ под руководством генерального секретаря Александра Косарева.

Коммунистический идеализм — это вечное противоречие между тем, о чем мечтается, и тем, что получается на самом деле. Мечтали о равенстве и братстве — получили рабство, перед которым бледнеет нероновский Рим. Мечтали о богатой стране, где каждый будет «сыт и одет», — получили безбрежную зону с колючей проволокой, от Бреста до Сахалина, от пустыни Каракумы до Таймыра.

Вот и 1938-й, двадцать первый год тоталитарной власти чекистов и большевиков.

Анатолий Рыбаков в мемуарном «Романе-воспоминании» передает свои ощущения об этом времени, когда он учился в институте и его исключали из комсомола.

«Большинство студентов безлики. Масса пассивная и безропотная. Энтузиазм? Был энтузиазм толпы: все навалились — и я навалюсь, все одолеют — и я одолею. Самое страшное — безучастность к чужой судьбе.

Меня исключали из института на общем собрании, я стоял на трибуне и видел перед собой ряды людей, смотревших на меня без всякого сочувствия, но с любопытством: зрелище!

В виновности моей не сомневались. Зря на трибуну не вытащат, зря такое обвинение не предъявят. Нам не предъявляют, на трибуну не вытаскивают. А его вытащили! Вот как вмазывают, как лупят! Умеют ребята! Им не попадайся! А он чего-то вякает… Потеха! Никто слова не сказал в мою защиту, кроме декана Абола и студента Рунушкина».

Но дальше следуют еще более важные слова, поскольку здесь Анатолий Наумович формулирует: «Это равнодушие к людям, к чужим судьбам обернулось массовой жестокостью, стало знаменем эпохи, обездушило наш народ, обесценило человеческую жизнь, позволило Сталину истребить десятки миллионов людей, расстрелять, сгноить в лагерях, уморить голодом, сжечь в пекле войны».

Равнодушие «трудящихся масс» позволило Сталину сначала провести раскулачивание с последующим голодомором. Потом геноцид с весьма промышленным, я бы сказала, уничтожением населения: со рвами, книгами учета и газовыми камерами — задолго до Освенцима. Равнодушие стало символом той эпохи, которая отзывается эхом и в наши дни.

Сажают — значит так надо, за дело ведь?

Расстреливают? А что, мы еще должны их по тюрьмам кормить? Пусть сами червей кормят!

Равнодушие до такой степени, что даже вопли из-за границы, призывы Ватикана, Далай-ламы, либеральная пресса, высказывания нобелевских лауреатов, призывы мировых организаций — ничего не доходило до советских мозгов, до сознания оболваненных людей с партбилетами, с утопической и весьма опасной идеей добиться своего даже за счет пыток и казней.

А значит, как же было не появиться специалистам в этой отрасли?

Когда общество и власть нуждается в палачах — появляются палачи.

Мы пока оставим Александра Косарева — с его размышлениями о жизни, тоской по родным и поздним раскаянием из-за слепой веры Сталину — в тюремной одиночке Военной тюрьмы в Лефортово зимой 1939 года.

Оставим моего деда, хотя именно сейчас, через время, так хочется взять его за руку, чтобы ему не было так страшно сидеть одному, чувствовать, как саднят раны после побоев. И не заснуть, если даже ночью слышны вопли о пощаде избиваемых людей…

Он еще не знает, что дальше произойдет. Но нам-то известно, что утром 23 февраля, в День Красной армии, камеру откроют и Косарева поведут на казнь.

Знаем мы, и от чьей руки он падет — от руки лефортовского палача, генерал-майора госбезопасности Блохина…

Справедливости ради стоит сказать, что Блохин, заплечных дел мастер, не единственный высокий профессионал в НКВД.

Служил там такой латыш Петер Янович Магго, бывший батрак, чекист, с 1931 года добровольно попросился в палачи еще при Ягоде. Петер Янович (по архивным документам!) лично расстрелял около десяти тысяч человек, в среднем по 1000 человек в год. «Почетный работник ВЧК-ГПУ», орден Ленина, ордена Красной Звезды и Красного Знамени — «за особые заслуги в борьбе за упрочение социалистического строя».

Сразу возникает мысль: чем больше трупов, тем прочнее строй!

Начальник этого Магго — некто Исай Берг — накатал жалобу Ежову, что под пистолетом Магго многие приговоренные умирают со словами: «Да здравствует Сталин!» Безобразие! И что же ему ответили? А вот что: «Надо проводить воспитательную работу среди приговоренных к расстрелу, чтобы они в столь неподходящий момент не марали имя вождя!»

Палач много пил, и в 1941 году в белой горячке покончил с собой. Ему было 62 года. А где же его похоронили? Может, зарыли, наконец, как собаку, где-нибудь на пустыре? Отнюдь. Алкаша и садиста погребли на Новодевичьем, в двух шагах от Гоголя и Чехова…

Исай Давидович Берг — тоже был парень не промах. Командир группы палачей НКВД, которые приводили в исполнение решения «троек» в 1937–1938 годах.

Вот он как раз прославился созданием машин-душегубок. Людей сажали в эти фургоны, наподобие хлебных. Однако люди не знали про отверстие в полу, куда шел шланг от выхлопной трубы, и отравлялись угарным газом еще до прибытия к месту казни. Везли их, как правило, на Бутовский полигон. Процедура была мерзкой: приговоренных к расстрелу раздевали догола, связывали, затыкали им рты и бросали в машину, имущество арестованных расхищалось…

Берга арестовал Берия в тридцать девятом, якобы в рамках расследования по «ежовским перегибам». И на допросе Исай Давидович объяснил причины душегубства. По-другому, считал он, «невозможно было исполнить столь большое количество расстрелов, к которым приговаривали три «тройки» одновременно».

Палач обвинен в терроризме и расстрелян 7 марта 1939 года. Захоронен на Донском кладбище — опять-таки там же, где и его жертвы, где могила Косарева.