Славчо Трынский - Не так давно

Георгий сделал вид, что ничего не слышал, и промолчал. Иначе бы сильно рассердился Бойко.

— Давайте немного назад! — распорядился Бойко.

Хотя они сейчас уже были не в армии, Бойко пользовался правом старшего по званию и не только приказывал, но и не допускал никаких возражений.

— Мы и здесь остаемся бойцами, — заявил он, — бойцами народно-освободительной армии, так что без дурачков. Нас трое, но один должен быть старшим…

Васко и Георгий не возражали. Они были старыми солдатами, и воинские порядки, как и дисциплинарный устав, ими были хорошо изучены. Поэтому приказы унтер-офицера выполнялись беспрекословно, безо всякого ворчанья.

Всю ночь кавалеристы кружили среди скал.

— Хорошо, хоть коней не взяли, — злился Георгий, — иначе что бы с ними мы здесь делали?

— Были бы лошади, выбрали бы тогда другой путь, — поспешил пресечь разговоры Бойко. — Человек выбирает дорогу по грузу.

С камня на камень, из ущелья в ущелье кавалеристы добрались до реки. Никакого моста поблизости не было видно. Ничего другого, как переправляться вброд, не оставалось.

Попытались здесь, попытались там, в конце концов нашли удобное место и перебрались на другой берег. Но тут новая беда — вся одежда ниже пояса оказалась мокрой. Сняли брюки, выжали их, вылили воду из сапог и продолжили свой путь по склону Руя.

Вместе с радостью, что приближается территория «Республики», пришло и солнце.

— Солнце все-таки солнце, братцы, — восторженно воскликнул Бойко. — Люблю зиму, но так, как лето, я ничего не люблю. Как пройдусь по этой траве, да как припечет солнышко и повеет всякими приятными запахами — эх, жить хочется!

Он приостановился, бросил взгляд назад, откуда они выбрались, и воскликнул:

— Мамочки! Посмотрите, где мы только что были!

Васко и Георгий оглянулись, окинули взглядом лабиринт завалов и камней и сами себе удивились, как это они здесь прошли.

Целый день кавалеристы взбирались на Малый Руй. Вечер застал их на самом перевале, откуда были видны и села в Знеполе, и сербские села, разбросанные по широким, пересеченным ущельями горным массивам.

— Туда пойдем? — спросил Георгий.

— Туда! Надо бы туда, — быстро поправился Бойко, потому что и он не мог точно определить направление, которого надо было держаться.

Перед самым рассветом приблизились к какому-то дому. Постучали. Открыла им сухощавая старушка. Что это за люди, она не поняла да если бы и захотела понять, все равно бы не сумела. По этим селам каждый день проходили и полиция, и войска, и партизаны. Видит, двое в военной одежде. «Значит, государственные люди», — подумала старая и пригласила войти.

— Мы, мамаша, предпочли бы сарай, — сказал Бойко. — Надо привыкать к партизанской жизни.

Подошли к сараю, но Георгий вдруг вспомнил, что он что-то забыл, и вернулся. Его товарищи приостановились.

— Бабушка, что это за село?

— Рекита, сынок.

— Дай тебе бог здоровья! — благословил ее Георгий.

В это время из дома выскочила молодая женщина и, перебежав через двор, быстро исчезла где-то.

Так поступали все молодые женщины в этом краю, когда в дом приходили войска или полиция. Не хотели они, чтобы к ним приставали, вот и бежали из дому, куда глаза глядят. Побег женщины оставил у Васко какое-то неприятное чувство.

Забрались в сарай, расположились и приготовились подремать. Васко, улегшись рядом с друзьями, шуршал соломой и беспокоил их.

— Васко, чего ты не спишь, ворочаешься? Есть у нас дисциплина или нет? — сердито начал было Бойко, но и к нему, несмотря на страшную усталость, сон не приходил.

— Та женщина, что прошла через двор, куда она делась?

— Откуда я знаю! — небрежно отвечал Бойко. — Пусть себе ходит, дело хозяйское.

— А если она пошла сообщить в полицию? А у нас никакого дежурства нет, какие же мы партизаны? — уже серьезным тоном высказал свои сомнения Васко.

Он был прав и, конечно, неспроста не мог заснуть. Ему было известно, что в Рекита находился не только полицейский участок, но здесь еще эксплуатировался рудник и проходила узкоколейная железная дорога.

— Ну и что ты предлагаешь? — смягчив тон, спросил Бойко.

— Уйти отсюда.

— Ладно, вставайте! — приказал унтер-офицер.

Пока еще полностью не рассвело, они выбрались из сарая и пошли в лес. Там организовали дежурство и по очереди спали на широком пне. Таким был их первый сон — неспокойный партизанский сон.

Вечером они продолжили свой путь. Теперь они направились к Калне, но чтобы добраться туда, надо было преодолеть еще много вершин и ущелий. До Калны вообще не просто добраться. Встретишь прохожего, спросишь:

— Далеко ли до Калны, дядя?

— Да нет, ей богу, пока папиросу выкуришь…

Идешь и куришь — одну, две, три, коробку. Преодолеваешь один хребет, второй, потом третий и уже ругаешь дядьку, что обманул тебя. А встретишь другого, спросишь — и снова тот же ответ.

«Так их, разэтак, — скажешь про себя, — да что она на краю света что ли? Уже и коробка пуста, а Калны до сих пор не видать».

А сербские крестьяне в те времена курили не так, как наши. Закурят, пару раз затянутся, погасят, и так им одной папиросы хватает на несколько дней, а за это время можно пройти десятки километров.

На рассвете друзья услышали лай собак. Значит, село уже неподалеку, и они смело двинулись дальше. Не прошло и десяти минут, как перед ними появилась окраина с полусгоревшими и полуразрушенными домами; во дворах то здесь, то там бродили, как тени, печальные женщины. Это была окраина Црвена-Ябуки.

— Надо бы и вам снять военную одежду, — сказал Бойко, — люди здесь страшно, боятся военных. Видите, как только заметили нас, так сразу все попрятались.

— Ну да, а где мы другую возьмем? Тебе легко. Потребовалось что-нибудь — взял у сестры, — решил на этот раз возразить Георгий.

От дома к дому — наконец встретили какого-то мужчину, быть может, единственного на всю махалу, — остальные или в партизанах, или убиты, или отправлены в Германию на принудительные работы.

— Нет, не верят нам эти люди, — сердился позже, когда мы наконец встретились, Бойко. — Объясняю им, что мы сбежали из армии, что знаю вас, а они ничего не говорят, только: «Мы не знаем, не ведаем» — вот все их ответы.

Бойко не знал, сколько горьких разочарований и страшных издевательств вынесли на своих плечах эти люди, прежде чем стали недоверчивыми. Полиция и жандармерия часто выдавали себя за партизан или сбежавших из армии солдат, а когда люди доверяли им, их тут же расстреливали без суда и следствия.

Не знаю, как они смогли убедить единственного в махале мужчину. Тот, вероятно, решил пожертвовать и собой, и своим семейством, а может быть, иногда и можно отличить искренность от лицемерия.