Славчо Трынский - Не так давно

Дождь усиливался. По тропинке, петлявшей между деревьями, текла мутная вода, таща с собой сухие листья, глину и крупные камни. Груз, казалось, стал вдвое тяжелей. Нести его только двоим было уже не по силам. Немного помогли дети, взяв некоторую часть груза. У села им встретились пятеро югославских партизан. Югославы давно уже заметили друзей, но огня не открывали. На винтовке Николы трепетала мокрая, правда, не очень белая портянка, и партизаны с должным уважением отнеслись к ее призыву.

После приветствия партизаны проводили солдат в штаб. Беседовал с ними командир батальона — дюжий югослав, очень хорошо знавший руководителей Трынского отряда. Он определил их в отдельную квартиру и велел накормить. На следующее утро вместе с одним солдатом, задержанным партизанами, их отправили с курьером в село Црвена-Ябука, где также были партизаны. Они организовали там сельское собрание, на которое пригласили и молодых болгарских партизан. После югославского руководителя говорил Стоян Гюров. Свою речь он закончил такими словами:

— Наш народ глубоко возмущается жестокостью болгарских войск и полиции. Он клеймит позором всех, кто посягает на справедливую борьбу югославского народа. Несколько дней назад мы ушли из фашистской армии. Но мы не последние, за нами идут сотни. Царская армия давно перестала защищать интересы болгарского народа. Их сейчас защищает другая армия — та, которую создал Отечественный фронт под руководством Рабочей партии.

Слова Стояна были с шумным одобрением встречены крестьянами.

Молодые партизаны шли еще целых шесть дней, пока, наконец, добрались до Калны, на этот раз с курьером. Но чтобы войти в село, надо было преодолеть вершину Тумба, которая являлась входными воротами Калны с юга и востока. Эти ворота круглосуточно охранялись партизанами, там даже птица не могла пролететь незамеченной. Друзья вышли на полянку около самой вершины, и вдруг строгий голос приказал из кустарника:

— Стой!

Молодые партизаны мгновенно остановились. Сердца их дрогнули от неожиданности. Они не знали, на кого нарвались, а связной забыл их предупредить.

Наши правила требовали беспрекословного подчинения, иначе часовой имел право сразу стрелять. Поэтому связной, знавший эти правила, сам двинулся навстречу двум партизанам. Подал им какой-то знак, потом шепотом обменялся с ними несколькими короткими фразами, после чего к солдатам приблизились двое штатских. Один был среднего роста, подтянутый, с подкрученными кверху усами. Ноги его были скрыты под длинной буркой, а на голове гордо высилась овечья шапка. Второй, ростом поменьше, был закутан в зеленоватое полотнище. В темноте молодые партизаны не смогли увидеть других подробностей. Они были восхищены бдительностью охраны и обратили внимание на блеск автоматов.

— Ты смотри, — восхищенно сказал Стоян Захариев, — никакой небрежности! Вот это народное войско — и дисциплинка дисциплинкой, и оружие автоматическое.

С Тумбы они спустились в село. До их слуха долетали уже знакомые партизанские песни, а на площади у сожженной школы извивалось буйное хоро.

— Стоян, — восторженно повернулся Никола Милев к товарищу, — дай я тебя, братец, расцелую. Добрались, наконец, живыми и здоровыми.

Трое друзей обнялись, расцеловались, потом, поосмотревшись вокруг, поправили одежду и пошли представляться командиру.

На директиву партии откликнулись все, кто думал о судьбе Болгарии. Где бы ты ни находился — дома или далеко от родной земли, — ничто не должно помешать коммунисту исполнить свой долг.

Члены партии и РМС шли в казармы, ясно сознавая, что надо получить оружие и тогда уходить в отряды. Это был самый простой и легкий метод вооружения.

С этой же целью попал в 7-й пехотный Шуменский полк и товарищ Боян Михнев из города Исперих.

Первым делом надо было осмотреться вокруг, увидеть, что за люди в отделении, взводе, роте, батальоне. Увидел он там знакомых и из своего края, и из других краев — увидел и обрадовался. Сразу восстановил старые знакомства и начал работу. Это время не пропало даром. Когда в конце 1943 года полк перебазировался в Западную Сербию, Боян уже знал, на кого можно опереться. На его стороне были Энчо, Дако, Стефан и другие.

После прибытия полка в город Ужица положение стало тревожным. Боян получил одну за другой две телеграммы, в которых друзья из Испериха предупреждали его, что в организации произошел провал. Это означало, что надо немедленно скрыться. Но куда и как, если у него здесь не было никаких связей? «Сначала надо связаться с кем-нибудь из наших людей, а потом убежать», — решил он. Начал усиленно разыскивать ятаков и сочувствующих партизанам. Однако полиция опередила его, и однажды вечером, когда все спали, Боян Михнев был арестован. Это его не удивило и не смутило. Он знал, что путь коммуниста проходит через аресты, тюрьмы, а иногда приводит к виселице. Сидел спокойно день, два, пять, но дальнейшее его пребывание под арестом могло оказаться роковым. В любой момент его могли отправить по этапу в Исперих, а возвращение туда было равносильно смерти.

Вот почему, используя благосклонное расположение к нему некоторых охраняющих его солдат, он решился на бегство. И однажды вечером он и Стефан Калыпчиев из Горна-Джумаи, тоже арестованный за коммунистическую деятельность, сбежали в не известном ни для них, ни для полиции направлении.

Без знакомых, без связей, без помощников, в чужой стране, они метались от села к селу, от дома к дому, пока однажды утром не нарвались на группу четников из банды Драже Михайловича. Их жизнь сейчас оказалась в еще большей опасности, чем раньше, но они сумели обмануть бандитов и улизнуть из их рук и отправились дальше на поиски партизан. Однако Боян и Стефан снова попали не к партизанам, а к дражевистам.

— Тьфу, — выругался Михнев, — из огня да в полымя. Только от одних отделаемся, налетаем на других. Что теперь делать? Обманем, скажем, что мы отпускники, а там будь, что будет… Будем держаться своего до конца.

Много хитрости и сообразительности потратили Боян и Стефан, чтобы убедить дражевистов, но не сумели. Жизнь их висела на волоске, и спаслись они только благодаря случайности. Когда четники уснули, «отпускники» сбежали, унеся и поклажу. С ними сбежал еще один солдат, захваченный раньше них, — Евтим Манов из Софии, ремсист из квартала Банишора, в котором работал я до перехода на нелегальное положение.

Трое беглецов скитались целых десять дней. Искали партизан в лесу, в горах, заглядывали в кустарники, расспрашивали каждого встречного, но никто ничего определенного им сказать не мог. Не чуя под собой ног от жажды, усталости и истощения, бродили они по необъятным сербским горам.