Славчо Трынский - Не так давно

Косерков, наш врач, был человек активный. Днем он ухаживал за нами, а вечером, как только стемнеет, отправлялся на акции.

Когда мы встретились с Крыстаном и мое состояние малость улучшилось, Косерков сообщил:

— Имею сведения, что в Нижнюю Мелну приехали торговцы, будто бы закупают скот для какой-то немецкой фирмы. Можно мне проверить, что это за люди?

Я разрешил. Он прихватил с собой нескольких парней из боевой группы в Палилуле, явился к тем торговцам, и когда выяснилось, что они занимаются снабжением немецкой армии, отобрал у них деньги, а их самих выгнал прочь из села.

На другой день в Палилулу нагрянули полицаи и схватили бая Георгия Мустакелу и Васила Игнатова. Их отвезли в Трын, где подвергли жестоким истязаниям. Однако оба наши ятака выстояли, ничего не сообщили о нас полицаям. Тем не менее мы сочли целесообразным оставить Верхнюю Мелну и перебраться в Лешниковцы, приблизительно за восемь километров от нашей прежней стоянки.

Если Славка, сноха деда Мито, и сам дед Мито просто-таки дрожали над нами, заботились, чтоб у нас было все необходимое, и несли охрану, то у сестры бая Георгия, Алексии, мы чувствовали себя не очень хорошо. Разница между сестрой и братом, как между небом и землей. Она не только всего боялась, но и прятала масло, молоко, яйца — те самые продукты, которые прежде всего нужны больным. А ведь мы ей платили, ничего не хотели получать даром. Даже Страти — кузнец оказался человечнее ее. Он давал и муку, и масло, и другие продукты и никогда ни словом не обмолвился о плате. Дядюшка Страти уже понял, что не следует идти против течения. Хоть он никогда и не был нашим врагом, но между тем дядюшкой Страти, каким мы его знали в начале борьбы, и нынешним оказалась большая разница.

Мы долго обдумывали, каким способом перебраться из Верхней Мелны в Лешниковцы. Удобнее всего, конечно, на телеге, но и опаснее всего, поскольку нужно ехать по дороге, а она пролегает через обжитые места и нас может засечь враг. Менее рискованно на лошади, но это было трудно для такого, как я, с трудом еще державшегося на ногах. И все же решили — на лошади. Нашли кроткую нравом, хорошо ее накормили, оседлали и двинулись.

Погода стояла хорошая — звездная августовская ночь, ясная и прохладная. Ярко светила луна, тихо шелестела листва.

В нашей группе — семеро. Один из охранявших нас товарищей шел впереди, другой — сзади, а Косерков, Крыстанов, Милка, Цеца и я держались вместе. Они придерживали меня, потому что голова у меня кружилась и я то и дело терял равновесие. За весь путь сделали лишь одну остановку на отдых, но я не ощущал особой усталости — радостный признак. Крыстан шел самостоятельно. Его состояние позволяло.

До дома Захарины Николовой, куда мы направлялись, оставалось еще два-три километра. На лугах и нивах, через которые вела дорога, земля растрескалась от продолжительной засухи. Она жаждала дождя, но на небе, как назло, ни облачка. Время от времени они, правда, появлялись, легкие, белые, но быстро исчезали.

Вот, наконец, и махала тетушки Захарины. Кроме нее, тут жили учитель Димитр Стоядинов, демократ, у него мы оставляли на сохранение вещи, брат его, наш старый приятель дед Станко и еще несколько семей — все друзья партизан.

Махала спала глубоким сном. Не слышалось ни человеческого голоса, ни лая собак. Тишину нарушал лишь топот коня, который время от времени задевал копытом о камень, да его фырканье, если какая-нибудь пылинка или мошка касалась чувствительных ноздрей.

Ворота тетушка Захарина не заперла, но их давно, видно, не смазывали — петли заскрипели, и к нам с лаем бросился здоровенный черный пес. Милка кинула кусок хлеба — пес замолк, принялся искать на земле подачку. В это время доктор постучал в дверь. Никто не отвечал. Он повторил. Тогда отозвался сердитый женский голос:

— Кому там понадобилось среди ночи громыхать в двери, пугать мне детей?

— Партизаны, тетушка! — ответил доктор. — С нами Славчо.

— Не знаю никаких Славчо и Денчо! — еще громче прокричала женщина.

Сидя на лошади, я прислушивался к их разговору. Наши ятаки не так уж просты. Они знали, что враг любит всякие провокации. Поэтому и нам порой случалось простаивать под дверьми, покуда хозяева не убедятся, что мы партизаны, а не полицаи.

Тетушка Захарина все не отпирала, твердила, что знать никого не знает, а уж в такое время никому, даже наследнику престола, дверь не откроет.

— Иди сюда, — сказал мне Косерков. — Может, тебе удастся ее убедить.

Я слез с лошади, подошел к дверям и только напомнил ей об отличной мамалыге, какой она угостила меня в последнее посещение, тетушка Захарина тут же отперла.

— Почему сразу не сказал? — упрекнула она, но заметив, какой я бледный, подхватила меня под руку, повела в комнату к детям.

Комната была необыкновенно просторная, в два окна, между которыми стояло в ряд несколько деревянных кроватей.

Шум, поднятый нами, разбудил детей. Из-под пестрых одеял выглянуло пять-шесть взлохмаченных голов, старшей из дочерей было лет около двадцати, а младшей — года четыре. Тетушка Захарина велела им перейти в другую комнату, а сама принялась перестилать кровати.

Поскольку муж ее был в Софии, вся мужская работа по хозяйству целиком лежала на дедушке Петре, ее старом свекре. Дед Петр был человек интеллигентный от природы, с богатым жизненным опытом. Как у тетушки Захарины, так и у деда Петра любое дело спорилось. Они отлично ладили и помогали друг другу в конспиративной работе. Она не упускала случая посоветоваться с ним, но и он, со своей стороны, ничего не предпринимал, не узнав ее мнения.

Вообще-то мы их прежде не очень хорошо знали. Раза два или три останавливались у них, но они не состояли в нашей партии и даже сколько-нибудь не разбирались в социализме и коммунизме. Не состояли в молодежной организации и их старшие девочки. Нас объединяло одинаковое понимание экономических вопросов и стремление как можно скорее освободиться из-под ига фашистов. Во имя этого тетушка Захарина и дед Петр рисковали и собой, и всем своим семейством, приложили много стараний, чтоб скорее нас вылечить.

Наше пребывание в их доме не осталось в тайне. Хоть мы и предупреждали тетушку Захарину, она не могла утерпеть и рассказала обо всем и своей дочери, которая была замужем за сыном сельского священника, и деду Станко, и Димитру Стоядинову, и другим. Это было и плохо, и хорошо. Плохо, что тайна переходила из уст в уста и могла дойти до ушей врага. А хорошо потому, что все, кто знал, следили, не приближаются ли полицаи, и вовремя нас уведомляли.

В один из дней полицаи появились со стороны села Ярловцы. В махале поднялась тревога. И дети тетушки Захарины, и даже старики — дед Петр и дед Станко — срывающимися голосами кричали: