Славчо Трынский - Не так давно

— Говорите же, что случилось? — накинулись мы со Стефаном на них.

— Мы наткнулись на засаду, — сказал Делчо, — но все обошлось. Только Мордохай потерял свой ранец.

— Нет, я не потерял его, а он у меня свалился с плеча, когда я залег. Когда же мы стали перебегать от межи к меже, я сразу не обратил внимания, что ранца нет, а когда заметил, то было уже поздно.

В ранце у Мордохая было несколько пар нижнего белья, клещи для перерезания проводов и пара кусочков мыла. Мордохай здорово напугался, и весь дрожал, а когда мы со Стефаном его успокоили, он расплакался, потом схватил лежавшее рядом с ним тесло и попытался покончить с собой. Я выхватил тесло у него из рук и отчитал как следует. В эту минуту я невольно вспомнил слова Велко, сказанные им в ответ на похвальбу Мордохая в Малом Бучине: «А ты полегче, не заносись так. Какой ты герой, увидим после!»

Эта история с засадой была началом деморализации Мордохая, и если бы я мог представить себе тогда, на какую мерзость он решится через несколько дней, я ни за что не стал бы отнимать у него тесло.

В следующий вечер мы со Стефаном отправились в Бохову и по пути туда узнали, что засада была организована слишовским старостой — Смило Гиговым, а нападение на Делчо и Мордохая совершил подрядчик Асен Радойнов. С этого дня Смило Гигов и Асен Радойнов были внесены в список врагов народа, и их ждала кара.

Наш боховский лагерь располагался в урочище, известном здесь под названием Бож. Это был небольшой буковый лесок, окруженный заброшенными полями. Неподалеку находился домик тети Божаны. В лагерь приходила она сама, ее дочь Райна, бай Гюро и жена его Катя — сестра тети Божаны.

Мы добрались туда почти на заре. В рюкзаках у нас не было ни крошки хлеба, а одежда была так мокра, словно ее только что вытащили из корыта. Первым делом нам надо было подать знак тете Божане, что мы тут — тогда она принесет нам еду, а вторым — дождаться солнца. Мы надеялись, что оно подсушит нашу одежду.

Пока мы чистили свое оружие, солнце бросило первые лучи на ближние вершины и светлая линия ползком потихоньку добралась до нашего лагеря. На маленькой полянке, где мы расстелили свою верхнюю одежду, стало веселее, почувствовалось приятное, ласкающее кожу тепло. Мы побрились, вытерли лица последними каплями испарившегося одеколона и по очереди поспали. Теперь мы уже не были похожи на тех недавних заросших, с опухшими лицами парней — вид у нас был теперь куда благопристойнее.

С опушки донесся детский голос. Это нас неожиданно обрадовало. Мы кое-как напялили одежду, взяли ружья и, бесшумно пробираясь через заросли кустарников, вышли на опушку. На перелоге паслись семь или восемь коров, а возле них на гладко срезанном пне сидела девчушка. Она вязала что-то белое, время от времени поднимала головку, обводила взглядом скотину, которую пасла, и снова принималась сосредоточенно вязать.

— Ты знаешь ее? — спросил меня Стефан.

— Нет. А может, не узнаю из-за расстояния. Надо ее подозвать сюда.

— Испугается, а может, и убежит.

— Это вероятнее всего, но все же надо попытаться с нею заговорить.

— Но как? Ведь ты даже имени ее не знаешь.

Отдав свое ружье Стефану и замаскировав его самого в ближнем кустарнике, я вышел вперед, лег на землю лицом к девочке и стал насвистывать случайно пришедшую мне на память мелодию. Заметив меня, девочка поднялась с пня, достала упавший в траву белый клубок и принялась быстро наматывать размотавшуюся нить. Затем оглядела свое стадо и замерла.

— Эй, девочка, сколько коров пасешь? — спросил я и встал.

— Семь.

— Чьи они?

— Наши… Бориса Такова.

— А тебя как зовут?

— Ценка.

— Нет ли у тебя воды попить?

— Нет. Да вон там внизу есть родничок.

— Будь добра, возьми фляжку и набери воды, а я постерегу твоих коров.

Девочка поколебалась с минуту, но затем решительно пошла. Сделав навстречу мне несколько шагов, Ценка узнала меня, глаза ее наполнились слезами, она кинулась мне на руки.

— Дядя Славчо, ты живой?..

— Как видишь — живой.

Ценка плакала и все крепче обнимала меня своими худыми ручонками.

— Бабушка и мама все плачут. В селе говорят, что тебя убили.

— Кто говорит?

— Михаил — староста.

— Что он говорит?

— Говорит, что ты поджег у него скирду, что в Софии тебя поймали и убили.

— А что говорят люди про его скирду?

— Радуются. Говорят, что он не сдавал государству поставок, а заставлял других сдавать за него.

— Бабушка твоя и мама где сейчас?

— Окапывают кукурузу в Дурманице. Хлеб у тебя есть?

— Нет. А что?

— Просто так. Ты присмотри за скотиной, а я сбегаю домой и принесу тебе хлеба, — сказала девочка, всхлипывая.

— Но я не один.

— Сколько вас?

— Тут нас двое.

— А кто второй?

— Тошо, — сказал я, указывая на Стефана, который приподнялся в кустах.

Стефан встал, обнял Ценку и расцеловал ее.

Она стрелой пустилась по крутому склону и в миг исчезла с наших глаз.

Не прошло и полчаса, как Ценка прибежала с полной кошелкой. Принесла полбуханки хлеба, несколько кругов брынзы и крутых яиц.

Вечером по приглашению Ценки мы пошли к ним. Она ждала нас, спрятавшись за калиткой.

Родные ее были хорошие люди. Особенно бабушка Тонка — скромная, работящая, разумная и щедрая на любовь. Она и моя бабушка были сестрами.

Когда мы расставались, Ценка обернулась к бабушке Тонке и сказала:

— Бабушка, а нельзя ли нам спрятать их у нас в кошаре? Я буду приносить им еду.

— Можно, — сказала решительно старушка, — они хорошие люди.

С этого дня маленькая наша помощница каждое утро прибегала в кошару, чтобы посмотреть, не пришли ли партизаны, и как только замечала наш знак на дверях, становилась веселой. Запевала знакомую песню «Боряна, Борянка» и сразу же возвращалась домой, чтобы уведомить о нашем приходе мать и бабушку.

Утром 16 июня отряд наш находился на Большой Рудине. Туда же пришла и группа югославских партизан во главе с незнакомым нам прежде Миличем. День выдался солнечный, видимость была хорошей. Слева и справа от нас поднимались, вонзаясь вершинами в голубое небо, Руй и Выртоп, похожие на близнецов; а дальше, к югу, виднелась Милевская гора, окутанная белесым туманом, словно горячим дыханием какого-то гиганта. Все были в сборе и с нетерпением ждали Делчо, который отправился на последнюю разведку в свое родное село Главановцы. Время текло медленно. Стефан не смог усидеть на одном месте и пополз на гребень Рудины, откуда, словно на ладони, виднелась вся Трынская округа, и не мог удержаться, чтобы не излить перед югославским товарищем свое восхищение открывшейся перед ним красотой.

— До чего ж прекрасен наш край! Погляди, как разнообразен — поля, леса, горы. Вот течет Эрма. Летом и зимой она маленькая, кроткая, зато весной, когда тают снега, ее не укротить — затопляет поля и город.