Славчо Трынский - Не так давно

— Поворачивай к селу! — приказал Делчо.

Молочник еще сильнее дернул на себя левую вожжу, лошади выгнули шеи и вывернули тяжелую повозку. Мы шли по обеим сторонам и следили, чтобы он не отклонялся от дороги. Возчик виновато поглядывал на моих товарищей, потом остановил взгляд на мне и пробормотал:

— Мы же с тобой родичи и с отцом твоим добрые приятели…

— Ну и что! Сейчас все это не имеет ровно никакого значения. Надо с тобой посчитаться за реквизиции.

— Славо, племянничек, меня же силой заставили. Я не посмел отказаться — надо детям на хлеб заработать…

— Разве только тут дают хлеб? Да ведь ради их хлеба ты заставляешь сотни матерей каждый день проливать слезы! Да за такое преступление тебе одна дорога — следом за Тричковым!

Я так сказал, чтобы испытать его смелость, а он сразу же расплакался и принялся молить:

— Отпустите меня, племянничек, не убивайте. Я завтра же откажусь. Пускай собирает тот, кому не жаль своей семьи.

— Посмотрим еще, что народ скажет. За ним последнее слово. Если решат крестьяне расстрелять тебя — расстреляем, если скажут ограничиться предупреждением — тогда спасешь свою шкуру.

Сборщик расстроился еще больше. Он знал, как ожесточены люди против реквизиций, знал, сколько неизвестностей сулит опрос населения, но чувствовал свое бессилие. Судьбу его мог решить случай. И все же в нем тлела искра надежды… «Я, поди, не хуже лесника Симо».

Слух о нашем приходе сразу же разнесся по всему селу. За несколько минут маленькая площадь в Джинчовцах была полна народу. Крестьяне со всех сторон окружили сборщика.

Взобравшись на повозку, я коротко разъяснил грабительскую политику фашистов и предложил крестьянам забрать обратно молоко.

— Не надо нам его, ребята! — крикнул какой-то старик. — У нас и посудин под рукой нет.

— Лучше вылить его на площади — пускай собаки и кошки его вылакают, — предложила молодая женщина.

— Верно, вылейте… — поддержали ее остальные.

— Ну, а как быть с этим? — спросил я крестьян.

— Расстрелять! — крикнул кто-то из толпы.

— Нет, это уж слишком, — возразил ему другой.

И сразу же все загудели, словно пчелы в улье: «Это слишком, хватит пока предупреждения».

— Значит вы предлагаете сборщика отпустить, но предупредить его. А если он не образумится, тогда расстрелять, так что ли?

— Так, так, — в один голос подтвердили крестьяне, и наступило молчание.

— Ты слышишь? — обратился я к бледному как полотно сборщику. — Обещаешь больше не отбирать у людей заработанное их по́том?

— Обещаю, — живо ответил тот, сразу же приободрившись после снисходительного решения крестьян.

— Хорошо, запомни, что ты обещал перед всем селом, а теперь снимай бидон и выливай молоко.

Молочник скатил огромный бидон на землю, приоткрыл его, и молоко хлынуло белым ручьем.

— Вот и делу конец! — заметил пожилой крестьянин. — А немцы пусть хоть мои постолы едят.

Мы отпустили молочника, а следом за ним ушли из села и сами. Прощанье было очень теплым. Несколько женщин пошли провожать нас и потихоньку сообщили, кто из деревенских холуйничает перед властями, предложили продукты и еще раз напомнили нам, что и в их: селе надо во что бы то ни стало разрушить сыроварню.

Нетерпеливые джинчовчане сразу же кинулись в соседние села разносить новость, а там сборщика уже дожидались, как обычно, женщины и дети. Его опоздание всегда вызывало у них возмущение. Мало того, что он забирает у них молоко, так они еще должны терять зря время. Возмущались и реяновчане. В это время по дороге со стороны Джинчовцев примчался запыхавшийся парнишка. Одна острая на язык бабка спросила его:

— Где запропастился этот проклятый сборщик, чтоб ему скиснуть! Полдня держит на ногах.

— Не придет он, ступайте домой. Партизаны вылили все молоко, что было у него, а самого прогнали! — радостно сообщил парнишка.

— Храни их господь!

— Долгой им жизни и здоровья!

— Пошли им, боже, всяческого добра! — слышались со всех сторон добрые пожелания партизанам.

Такие же пожелания и слова благодарности высказывали и слишовчане, и стрезимировчане, и боховчане, которые входили в состав стрезимировской общины.

Об этой нашей акции тут же узнал и Байкушев. От злобы глаза у него налились кровью. Вскочил, как ужаленный, заорал на дежурного, и тут же два грузовика, в полной готовности постоянно стоявшие у околийского полицейского управления, заполнились полицейскими. Заработали моторы, и грузовики понеслись на самой большой скорости к Джинчовцам. Густое облако пыли следовало за ними.

Прибыв в село, Байкушев дал строгое предписание полицейским за несколько минут собрать всех жителей. Они заметались из конца в конец по селу, стучали в ворота, грозно кричали, но люди попрятались, и никто не показался на глаза полицейским. На площади стояли смиренно лесник, акцизный, заместитель старосты, полевой сторож и полицейские.

— Попрятались все, господин начальник. Поддерживают этих лесных разбойников, — заявил старший полицейский.

— Гм-м, поддерживают их, значит. А раз народ поддерживает, то нам с ними не справиться, — процедил сквозь зубы Байкушев. — А найдется ли хоть один порядочный человек, который покажет нам, куда они ушли? — с укором обратился начальник полиции к четверым крестьянам, которые, словно мумии, стояли перед ним.

— Вверх подались, господин начальник, — указывая рукой, сказал стоявший первым в ряду. — Много их было.

— У страха глаза велики. Напугались так, что языки проглотили. Не понимаете, что сами льете воду на мельницу разбойников.

Джинчовские представители власти опустили головы и молча слушали упреки разгневанного начальника полиции. Они боялись не партизан, а прикативших сюда на грузовиках злющих полицейских.

Начальник полиции взобрался на тощую лошаденку заместителя старосты и, сделав знак полицейским следовать за ним, отправился по нашим следам. Поднялись на гребень Яничова-Чуки. Оттуда разглядели стадо овец и направились к нему. Предполагали, что выяснят кое-что у маленьких пастушат, с которыми мы только-что расстались. Это были Божурка и Ценко из моего села. Отец их уже с давних пор безропотно нес бремя безысходной нищеты. Единственный выход из своего тяжелого положения он видел в свержении фашизма и потому научил детей своих оберегать партизан даже ценой собственной жизни.

Увидев маленьких оборванных ребятишек, начальник полиции обрадовался. Он рассчитывал не столько на их уважение к полиции, сколько на детскую наивность и страх. «Если не удастся их обмануть, припугну, — решил Байкушев, — но так или иначе узнаю партизанские тропки».

— Откуда вы, оборвыши?

— Из Боховы.