Славчо Трынский - Не так давно

Но как бы тщательно ни подбирался состав сельской стражи, в нее все равно попадали наши люди, а если это и не удавалось, они узнавали про все через своих родичей. Именно таким образом Крыстенка и установила, что сельская стража настроена в нашу пользу и что караульные уговорились при первом же нашем выстреле покинуть свои посты.

Операцию эту мы проводили исключительно своими силами. Теперь мы уже располагали достаточным количеством бойцов и оружия. У всех были ружья, а у некоторых и пистолеты. Автомат был закреплен за Стефаном — самым лучшим и опытным нашим стрелком.

Внезапность нападения обеспечила нам и в этой акции быстрый успех. После первого выстрела стража, действительно, покинула свои посты и убежала в овраг, откуда, чтобы потом оправдаться перед властями, вела беспорядочную стрельбу и израсходовала все патроны. А мы за это время разгромили сыроварню, часть продуктов взяли с собой, часть уничтожили и подожгли архив вместе с постройками, которые были государственной собственностью. Нашими трофеями были: десять итальянских ружей и пишущая машинка, а трофеем крестьян в результате наших действий было прекращение реквизиций и освобождение от накопившейся за десятки лет задолженности по налогам, штрафам, пошлинам, которые значились в общинных реестрах. Вскоре прибыла полиция из клисурского участка, но мы были уже вне опасности. Теперь опасности подвергалась она сама; боясь засады, полицейские начали предупредительную стрельбу издалека, так что пока они добрались до здания общины, оно успело сгореть.

Больше всего радовались после операции наши девушки. Хотя боя мы не вели, им все же удалось раза по два выстрелить. Кроме того, быстрота действий у объектов вырабатывала и закаляла навыки, которых у них еще не было. Самым трудным для них, однако, оказалось нести сыр. На этот раз, наученные главановским опытом, мы прихватили с собой изрядное количество сыра.

— Ох, этот чертов сыр! Не могу больше тащить его, — пожаловалась Виолета, но так, чтобы ее не услышал Стефан; при нем она всегда старалась быть образцовой партизанкой.

— Чертов! А вот что ты, деточка, завтра запоешь, когда захочешь ням-ням! — поддразнивая, ответил Ванчо.

— Я и есть не буду, только бы кто взял его у меня.

— Вижу, на что намекаешь, — только у меня и без того ноша будь здоров!

— Но ведь ты же мужчина — можешь и большие тяжести носить, — уговаривала его Виолета.

— Ну, а если я мужчина, — так что: у меня души нет? — сердито возражал Ванчо.

Но, несмотря на это, он взял у Виолеты большой круг сыра и понес его под мышкой. Увидев это, Цеца (Стела Мешулам) вытаращила глаза и крикнула:

— Как это понимать, Ванчо? Что за такие особые чувства у тебя к Виолете? Возьми и у меня круг, не то возьму грех на душу и доложу, куда следует, что между вами что-то есть!

— Да замолчи ты! Я же не каторжный, чтоб на меня каждый взваливал сколько ему вздумается! Ищи-ка себе кого-нибудь другого. А что касается твоих подозрений, то лучше попридержи язык, не то я сам его придержу.

— Ну хватит, Цеца, — вступилась за Ванчо Виолета. — И чему позавидовала! Пусть Ванчо понесет немного мой сыр, а потом возьмет твой.

— А ты не будь доброй за чужой счет, потому что я вот сейчас возьму и брошу твой сыр. И откуда только вы взялись такие хитруши!

Виолета обернулась и увидела Стефана. Он шел неподалеку от них и молча слушал разговор. Виолета примолкла. Что если он подумает о ней: «Вот она какая, оказывается».

Ванчо сильно запыхался и с трудом произносил слова. Но девушки ему не сочувствовали, — иначе им самим пришлось бы нести сыр.

— Ну-ка поглядите на Бонку, — с усилием продолжал он. — Ни у кого помощи не просит, не жалуется, а вы что такие квелые?

— Ох, Ванчо, и я едва дышу, — отозвалась Бонка. — Да и у кого просить, когда каждый нагружен сверх сил.

— Еще немножко, девчата, еще совсем немножко, и мученья ваши кончатся, — успокаивал их Велко.

— Пора сделать привал.

Я слышал этот разговор, но вмешиваться не хотел, мне казалось, что так они отвлекаются немного и время пройдет для них быстрее, на гору они взберутся легче.

До поляны на Большой Рудине, где я рассчитывал устроить привал, оставалось еще минут десять пути. После утомительной ходьбы с тяжелым грузом продолжительный отдых среди красивой природы подействует на ребят, как целительный бальзам. Именно поэтому и нужно было им потерпеть еще малость.

И вот, наконец, мы на поляне, где бьет родничок; вся она залита солнцем; роса уже просохла на листьях и воздух напоен запахом медуницы. Сбросив поклажу, почти все тут же сняли с себя верхнюю одежду и пошли поплескаться в холодной водичке. Виолета осталась. Она вытерла платочком с лица пот, глубоко вздохнула и, обернувшись к Стефану, сказала тихонько:

— Мне очень тяжело. Никогда я не чувствовала себя такой слабой.

Это вырвавшееся из глубины души признание заставило Стефана вздрогнуть и по-другому взглянуть на Виолету. В ее глазах он увидел не столько усталость, сколько страдание, тоску, томленье. Стефан подошел к ней, впился взглядом в эти печальные глаза. Виолета поняла. Это было не просто обыкновенное сочувствие, а что-то куда более глубокое — оно читалось и в его глазах, и на всем его лице. И она доверилась ему. Сталкиваясь с трудностями и чуть ли не безысходностью, в которой она находилась в последнее время, она все чаще и чаще подумывала о самоубийстве.

Отчаянье Виолеты было сигналом того, что с людьми надо усилить политическую работу.

Третье подряд выступление партизан вызвало еще большую тревогу фашистской администрации. В своей бессильной злобе она предприняла жестокие меры против наших семей, арестовала их и выслала в самые отдаленные концы страны. Когда фашисты убедились, что и это не заставило нас сложить оружие, они приступили к формированию так называемых контрачет. Такая контрачета из шестидесяти человек была сформирована в Софии. Главарем ее стал наш земляк — трынчанин Борис из села Насалевцы, совершивший в Греции десятки бесчеловечных убийств женщин и детей. Из таких же примерно типов состояла и вся контрачета — туда специально подбирались подонки и садисты. Кроме жалованья, выплачиваемого им, они получили право грабить население, забирать у него все, что им приглянется. Это был новый узаконенный разбой. По ночам они стучались в ворота и окна крестьян, представлялись партизанами, провоцировали честных людей, а затем подвергали их зверским истязаниям. Продовольствия контрачеты не покупали. Они крали у крестьян овец, поросят, кур и жили, как когда-то жили турецкие беи. Днем приставали к девушкам и молодухам, а по вечерам уходили на поля и стреляли, принуждая работавших там людей еще засветло расходиться по домам. Запрещено было зажигать лампы. По освещенным окнам стреляли без предупреждения. Женщинам и мужчинам, которые до наступления темноты не успевали вернуться с гор или с поля, жестоко доставалось. До сих пор на теле Райны Павловой из села Боховы остались следы страшных побоев — ее избили за то, что она вернулась из леса с пустой торбой. В школьном здании села Стрезимировцы бандиты из контрачеты обесчестили пять женщин, арестованных по подозрению в пособничестве партизанам. В селе Црвена-Ябука они безо всякой причины убили деда Станчо, украли у нескольких девушек приданое, а одну обесчестили. Напившись в Слишовцах, они до смерти избили пожилого крестьянина, убили теленка и съели его, объяснив, что он напоролся на их засаду. Подобных бесчинств контрачеты совершили бесчисленное множество, и поэтому против них поднялось возмущение всего населения. Десятки крестьян по указанию партии отправляли правительству полные возмущения письма и требовали немедленно убрать контрачеты из околии и прекратить издевательства над невинными людьми. Однако ко всем этим письмам и прошениям фашистские правители оставались глухи и немы.