Славчо Трынский - Не так давно

Когда же протестов набралось так много, что не предавать их огласке стало уже невозможно, фашисты вынуждены были выполнить волю народа и расформировать контрачеты. Но вместо них немного позднее была создана куда более страшная жандармерия.

— Пойдем в Бохову, — предложил Делчо вскоре после стрезимировской операции. — Послушаем, что там говорят насчет наших дел, познакомим Денчо с нашими людьми да и узнаем подробности про высылку твоих родных.

Я не возражал, и после нескольких часов утомительного пути Делчо, Денчо, Велко и я встретили рассвет в кошаре бабушки Тонки.

Первой нас обнаружила Ценка. Она сразу же побежала сообщить об этом бабушке и тотчас вместе с нею вернулась обратно. Они принесли нам завтрак, а мы подарили им полкруга сыра. Мы на этот раз сделали хорошие запасы. Хотя сыр изготовляли из молока, которое забирали у трынчан, многие из них даже не знали его вкуса. Сельские шутники утверждали, что сыр потому имеет такой резкий запах, что его, когда изготовляют, месят ногами. Возможно, по этой причине бабушка Тонка и Ценка с недоверием и любопытством смотрели на наш подарок.

Следом за бабушкой Тонкой пришли ее снохи: Донка — мать Ценки и Сингилия — мать Райчо Николова. Донка была небольшого роста и немного помоложе своей золовки. В селе она слыла кроткой женщиной. Тем более не было никаких причин Сингилии ссориться с нею. Про Сингилию же люди не напрасно говорили, что она от злости худа как палка. Прежде золовки все выискивали из-за чего бы поссориться, в доме их вечно стоял шум от перебранок, но теперь борьба, в которой принимала участие вся их семья, сделала обеих женщин сдержаннее и уступчивее по отношению друг к другу. Едва войдя в кошару, они принялись нас благодарить за то, что мы разрушили сыроварню, называли нас освободителями и заявили, что готовы ради нас взяться за самое рискованное дело.

Когда приблизился час обеда, в село приехал автомобиль. Мы услышали радостные восклицания и смех, после чего в доме бабушки Тонки наступило большое оживление. Прибыли ее сыновья — Никола и Борис, оба они работали в Софии. Еще от ворот почуяли они запах вареной курицы и пирога и дивились, откуда и как жены узнали об их приезде. Но поскольку за хорошую еду никто еще никогда не сердился, они выразили благодарность своим любезным супругам.

— А мы вовсе не для вас готовили, — заявила Донка. — У нас другие гости.

Муж ее, Борис, сразу надулся, глаза засверкали, словно у лисицы, подстерегающей добычу. Он замигал и ревниво спросил:

— Что ж это за гости?

— Партизаны, — сказала Донка.

Братья переглянулись, словно хотели сказать, что лучше вернуться в Софию, чем подвергать себя риску.

Жены выслушали не одно ругательство по своему адресу. Когда же бабушка Тонка увидела, что страх ее сыновей переходит всякие границы, она сердито отчитала их.

— Как вам не стыдно! Разве можно бранить их за то, что они приготовили обед для наших спасителей. Вы не знаете, как мы тут мучились. А лучше спросили б нас, как мы живем. Эти люди нам помогли освободиться от реквизиций. Теперь мы не отдаем ни молока, ни масла, ни шерсти. Ступайте в чулан да поглядите, сколько напасли мы масла, брынзы. Да для них и телка не жаль зарезать, не то что курицу. А если вас страх берет — ступайте, скатертью вам дорога!

И бабушка Тонка указала сыновьям на дверь.

Смелые и правдивые слова старой женщины укротили разъяренных мужчин. Братья поуспокоились, смягчились.

— Где они? — спросил у матери Борис.

— В сарае.

— Сколько их?

— Пойдешь и увидишь.

— А наш среди них?

— Да. Он у них главный.

— Доведете до того, что дом сожгут, как пить дать, — сказал Никола. — Только бы глаза наши не видели, как вы тогда запляшете.

Пришла пора обедать, и мы начали поглядывать в оконце сарая. Каждый из нас предвкушал удовольствие от любимого яства — один ждал пирога, другой — мамалыги, третий — наваристого куриного супу. Я, например, был за куриный суп. Аппетит наш усилился еще больше, когда до нашего обоняния дошли соблазнительные запахи приправ. Но тут в дверях показались все чада и домочадцы бабушки Тонки. Никола и Борис, прежде чем войти в сарай, снова заколебались, однако, встретив наш укоризненный взгляд, нерешительно перешагнули порог и по очереди поздоровались с нами за руку.

Они сразу же пошли в наступление.

— Ну, до каких пор вы намерены прятаться по углам и подвергать нас риску? — спросил Борис.

— Пока не разгромим врага!

— Вы спятили! Да как вам осилить стотысячную полицию и армию?

— Осилим. Ты не думай, что нас только и всего, сколько ты видишь. Нас тоже целая армия!

— Лучше вовремя сдаться. Все равно вас всех перебьют, — вдруг заявил Борис. — Да разве можно против всего государства бороться? Чего вы добились пока? Ничего! Кроме того, что выслали ваших родных. Из-за вас когда-нибудь и мой дом сгорит.

— У тебя нет здесь дома, — оборвала его бабушка Тонка. — Дом мой. И как не совестно говорить такие глупости? Скажу тебе прямо: мне стыдно, что я родила и вырастила таких трусливых сыновей.

— Папа, — заговорила вдруг маленькая Ценка, — раньше я тоже боялась партизан. А когда поняла, какие это хорошие люди, сама позвала, их к нам в дом.

Отец ее весь затрясся, губы его искривились от злости. Он не мог даже допустить, что и его маленькая дочка связана с партизанами и что этот птенец учит его, взрослого мужчину.

— Молчи, записюха, а то как стукну тебя, так сразу же вылетишь отсюда!

Теперь уж я не сдержался и перешел в наступление.

— Зачем угрожаешь ребенку? Хорош отец! Вместо того, чтобы взять ружье и пойти бороться, ты взялся нас запугивать властями. Если ты трясешься за свою шкуру — скажи, и мы уйдем, а если тебе жаль обеда — тоже скажи: мы обойдемся и без обеда — мы привыкли и к голоду и к холоду. Но помни, придет время, когда ты не осмелишься смотреть нам в глаза.

— Борис! — крикнула бабушка Тонка. — Замолчи! Заткнись! Будь я проклята, что родила тебя, болтуна такого! Если ты против этих людей, ступай прочь из моего дома! Горевать по тебе не стану!

Все это время Никола молчал. Видно, он нам симпатизировал и потому иначе смотрел на вещи. Сингилия и Донка тоже молчали, но их молчание сопровождалось выразительной мимикой, означавшей, что нам пора начать жестокую войну против их мужей, чтобы одолеть их страх.

Никола, почувствовав, что спор переходит границы, поднялся с камня, на котором сидел, и сказал брату:

— Борис, ни к чему поднимать шум. Это наши люди. Верно, страшновато — и за них, и за себя. Но ведь борьбы без риска не бывает. Наконец, если надо кому-то из нас пострадать — пострадаем.

— Ты прав, бай Кольо, — сказал Денчо. — Достигнуть коммунизма без борьбы и жертв — невозможно.