Юрий Соколов - Пока живы — надо встречаться

Двор был безлюден, когда Чистяков через окно, где были загодя ослаблены, а теперь и приподняты пряди колючей проволоки, выбрался на разведку. Тишину нарушал собачий лай, доносившийся со стороны панцирь-казармы. Чистяков осторожно вдоль стены добрался до угла, потом ужом прополз метров шестнадцать от корпуса, пока неподалеку от проволочной калитки не обнаружил яму, похожую на воронку от фугасной бомбы.

— Да-а, нынешняя ночь коротка. Действуйте, — тихо сказал Лопухин, будто речь шла о чем-то обычном, а не о смертельной опасности, которая нависала над участниками подкопа.

И уже кого-то снарядили за досками. Стараясь остаться незамеченными, узники двигались как тени, вынося из подвала доски, которыми закладывали воронку, распирая ее стенки. Несколько старых шинелей из кладовой Лукина набросили на доски. Для прочности и устойчивости заложили второй дощатый слой, накрыв его солдатским одеялом. Потом из коллектора через лаз стали поднимать песок в вещмешках в раздаточную, из рук в руки передавали мешки, сначала — в коридор, а оттуда — в окно. Во дворе, рискуя получить пулю, украдкой относили и высыпали песок в воронку. Время от времени, когда, напомнив об опасности, вспыхивал луч прожектора, живой конвейер замирал. И тогда все, кто находился снаружи и успевал лечь, вжимались в землю. И как только прожектор выключали, вновь сыпали песок, уминали его, утрамбовывали над недавней впадиной.

Еще не растаял утренний туман, затянувший двор до окон первого этажа, а подкопщики успели полностью замести следы. Когда полицаи открыли двери, санитар вышел с метлой и будто бы специально к приходу блокфюрера стал наводить во дворе порядок, а сам тщательно замел то место, где вечером была впадина.

И под землей тоже успели надежно укрепить свод стойками, так что на месте недавнего провала образовалась полость, напоминающая круглую пещеру. В ней можно было сидеть вчетвером.

Политаев, оказавшись в этой пещере, мрачно пошутил:

— Здесь нетрудно разминуться при случае…

Но прежде всего нужен был воздух. Коптилка гасла. От нехватки воздуха люди теряли сознание, а обессиленные товарищи подчас не могли их вытащить с помощью солдатских обмоток, привязанных к ногам.

Вблизи от проволочной калитки, где днем как истукан стоял полицай, работали только ночью. За смену не могли одолеть и двадцати сантиметров. Выбившиеся из сил едва выползали из подкопа. Добавочные порции так называемого хлеба и баланды не восстанавливали затраченной энергии.

Щель стала настолько узкой, что на двадцатом метре подкопщик фактически закупоривал ее своим телом. Язычок фитилька угасал. Оказавшись в темноте, вдали от товарищей, подкопщики не могли долго работать. Даже наиболее крепкий и выносливый Семен Иванов мог продержаться здесь не больше десяти минут. И с каждой попыткой, несмотря на все усилия, он едва продвигался на несколько сантиметров.

А впереди предстояло преодолеть по меньшей мере еще восемьдесят метров.

Не выдержал Политаев, от удушья стал рвать ворот комбинезона, кусал губы и, не видя ничего от острой рези в запорошенных песком глазах, стал буравить железякой песчаный потолок. И только потом, когда стало ясно, что железный прут коротковат, с трудом выбрался из котлована.

Лукин расплющил металлический прут, обработав его в виде «перки», затем подобрал в кочегарке подходящие по диаметру обрезки трубок, шплинтом соединил их между собой и с прутом. Все это время, пока он украдкой в котельной делал приспособление, работы в забое не производились. А когда составной бурав был готов, Политаев предпринял новую попытку пробуравить песчаный потолок.

И вот наконец ему удалось просверлить отверстие. Слабая струйка воздуха потянулась в туннель. Повеяло жизнью и надеждой…

Но снова тревога… Через несколько дней немецкая овчарка насторожилась около этого места, уткнувшись мордой в землю.

Женька Макаров, проходя с носильщиками на кухню за баландой, увидел, как пес, почуяв людей, скреб когтями землю и повизгивал. Солдат, туповатый на вид, в приплюснутой над мясистыми ушами пилотке, что-то спрашивал у полицая, стоявшего возле калитки. А тот, не понимая, улыбаясь, смотрел на солдата. Женька стремительно подошел вплотную к полицаю, хлопнул по плечу:

— Ты шо, не чуешь, пану закурить треба? — и вынув из шаровар табачок-самосад, протянул его солдату. — Тея, на-а!

В поведении этого парня не было ни робости, ни смущения. Полицай, все так же ощерясь, смотрел на Женьку, раскуривающего с немцем самокрутку.

— О-о! Гут, гу-ут! — качал головой немец, кашляя и снова затягиваясь самосадом.

Он окликнул пса и, видя, что тот, поскуливая, волчком крутится на одном месте, подошел к овчарке и, потрепав по загривку, потянул за ошейник. К счастью, не придал солдат этой дыре никакого значения, а может, подумал, что это крысиная нора.

О случившемся Макаров доложил Лопухину. Кузенко предлагал приспособить банку с нашатырем, запах которого собаки не переносят. А Макаров советовал замаскировать дыру, вскопать участок и чем-то засеять.

Немец-повар расщедрился и дал Макарову картофельных глазков для посадки. Вольнонаемный водопроводчик Сенин принес из города немного семян укропа и петрушки. С той поры Макаров ревниво охранял свои посадки. Полицаи на его участок не решались зайти, полагая, что этот рыжий блатняга из Ростова, дерзко поглядывающий на всех, «робит» на пользу рейха.

…Ни обвал, ни угроза быть обнаруженными гитлеровскими ищейками не останавливали патриотов. Голодные, истощенные, но не побежденные, они медленно, но упорно пробивались сквозь тяжелую толщу каменец-подольской земли, чтобы вырваться на свободу и принять участие в борьбе с немецкими захватчиками.

В тот злополучный час, когда эсэсовцы вели рабочих копать траншею, на втором этаже в угловой комнате, которая именовалась среди подпольщиков «сигнальной», находились двое. Перед окном, смотрящим на кавалерийский плац и сторожевую тропу, сидел, сгорбатившись над шитьем, Максим Иевлев, с морщинистым, будто испекшимся лицом и выпирающими по бокам ребрами — следствие сыпного тифа и дистрофического поноса, вызванного длительным голоданием. Он уже однажды умирал и только благодаря своему другу Василию Щеглову, вместе с которым закончил перед самой войной Ленинградскую военно-медицинскую академию имени Кирова, остался жив.

Максим Иевлев не раз терял сознание, долго метался в бреду, в редкие минуты просветления видел озабоченное лицо Щеглова, слышал встревоженные голоса: «Надежды на выздоровление нет». — «Сделаем еще камфару. Я выпросил у немецкого аптекаря опий. Это ему поможет. У тебя есть возможность экономить йодную настойку?» — «Да, но мы сами в ней нуждаемся». — «Все, что останется, — мне. Но про это никому».