Юрий Соколов - Пока живы — надо встречаться

«Развлекается», — подумал Иевлев и опять посмотрел на цепочку землекопов. Неожиданно взгляд остановился на одном из них, что-то знакомое показалось в облике этого человека. «Неужели Петрунин? — Даже самокрутка выпала изо рта. И тут же мелькнула догадка: — Не он ли привел немцев?»

Лихорадочно копошась в пережитом, Максим вспомнил, что Петрунин был санитаром в той самой палате, в которой три месяца лежал и он сам, и что больные звали его Колькой-лейтенантом. А потом он видел этого санитара с Кузенко, помощником Лопухина. Значит, между ними была какая-то связь? Но участвовал ли Петрунин в подкопе — неизвестно. Лопухин так вел дело, что каждый знал только свою «пятерку», с кем приходилось работать. Но потом Колька-лейтенант из блока исчез — будто бы взяли на этап, Роман так распорядился. И вот на тебе, объявился! Да и где! Ну, если докопаются, начнется представление…

Иван Беда — врач-хирург атлетического сложения, с большой окладистой бородой и резковатыми чертами лица — обладал особым складом практического ума, про который принято говорить, что он любого хитреца раскусит. Постепенно приглядываясь к знакомым и санитарам, он понял, что в блоке что-то затеяли. Обменялся с одним, другим санитаром на первый взгляд ничего не значащими фразами, попутно о чем-то спросил и по ответу, а главное, по выражению глаз определил: от него что-то скрывают. К тому же чердачная дверь, где он прятал свои записки, адреса, наказы и письма пациентов, раз как-то оказалась запертой. А за дверью он услышал какие-то потрескивания, будто там на чердаке что-то отрывали. Подергал дверь — треск замер. Сопоставив этот случай с другими своими наблюдениями, он пришел к выводу: в блоке что-то давно и исподволь делается…

— Ты, наверное, обо всем догадываешься? — решился на откровенный разговор Лопухин.

— Догадываюсь. — Иван обидчиво повел плечом. Улыбочка Лопухина его раздражала.

— Бежать хочешь?

Этот вопрос не застал Ивана врасплох: с самого первого дня он мечтал о побеге.

— Роман, я — конечно, сам знаешь… Но каким образом?

— Через проволоку.

— Это нереально! Погибнут все…

— Ну хорошо. Подробности потом, — уклончиво заметил Лопухин. — А пока сделай вот что…

Он вынул из записной книжечки небольшую географическую карту, развернул. Это была обычная карта Европейской части Советского Союза из школьного учебника.

— Нужна копия, — сказал Лопухин. — Постарайся сделать в лучшем виде.

— Привычное дело.

В тот же день Беда, закрывшись в комнате, копировал карту. О чем только он не передумал, проделывая эту кропотливую работу. Прежде всего ему вспомнились голодные студенческие годы. Он тогда, подрабатывая на кафедре, рисовал разнообразные схемы, таблицы, карты мышечной, сосудистой и нервной систем. И не было в мединституте лучшего копировальщика, чем Ваня Беда. Это давало ему возможность и самому подрабатывать и поддерживать нуждающихся товарищей по общежитию. А здесь… Не было никакой возможности проявить свое мастерство.

Одно время Беда взялся обновлять циферблаты для лагерного часовщика. Художник дал ему тушь, перья, бумагу. Иван иногда свой рисуночек незатейливый придумывал. Часовщик в долгу не оставался. То хлеба скибочку принесет, то махорки и сахарину, а то луковицу или картошку. Но как ни голоден был Иван — все делил по-братски со своими товарищами.

А однажды однополчанин Мишка Ларин, которого он от смерти спас, спросил его совета: «Дядь Вань, как мне быть? Повар с кухни пристал: продай да продай игральные карты. А мне они самому нужны». — «Зачем же продавать?» — ответил Иван. Развернув карты веером, стал внимательно рассматривать их. А на другой день он раздобыл плотной бумаги, на которой учетчик записывал данные о каждом поступившем, развел красный стрептоцид — черная тушь у него была — и засел за работу.

Конечно, пришлось ему потрудиться, копируя разномастных дам, валетов, королей, но игральные карты получились не хуже типографских, только чуть меньшего размера. Сравнивая те и другие, Ларин и Щеглов с уважением поглядывали на Ивана Беду, а Ювеналии Касько — в чем только у него душа держалась! — назвал Беду «первопечатником».

Ларин принес за эти карты десятка два картофелин и буханочку хлеба. И опять разделили все до крошечки поровну.

Когда понадобились карты еще какому-то лагерному «придурку», Иван Беда попросил Касько помочь.

— У меня так хорошо не выйдет, — засмущался Касько.

— Да я рисунок сделаю, а учетчик Волька вырежет на рентгеновской пленке. Тебе только останется малевать по трафарету. Ну как-то надо же спасать жизни…

Вспомнил Иван Беда отца, мать, сестер, оставшихся в захваченном немцами Донбассе, и в глазах потемнело от ненависти и злости, что ничем не может им помочь… Остался в памяти и последний день перед пленом. Истошный крик в дверях: «Кончайте! Уезжа-аем!!» Наспех обработав рану, он тогда вышел на крыльцо, с раздражением взглянул на врачей и санитаров, усаживающихся в грузовик. Это была последняя машина, и каждый, боясь остаться, торопился занять в ней место. «Инструментарий!» — спохватился Беда и бросился в операционную. На скорую руку, обжигаясь, хватал Иван нестерпимо горячие инструменты из сетки и бросал их в бикс. А когда опять выскочил на крыльцо — машины уже не было, лишь на окраине села вздымалась пыль. И тут отчаянную тишину разорвала пальба. По соседней улице, постреливая на ходу из пулеметов, двигались немецкие танки. Из проулка вынырнул чей-то ординарец на коне, другого коня он вел на поводке. После недолгой перебранки Ивану удалось убедить ординарца, и тот отдал ему уздечку. Вскачь друг за другом мчались они из села, в которое входили немцы. Непросто было среди взрывов управлять лошадью, скачущей галопом, и удерживать в руке тяжелый бикс с хирургическим инструментом.

Только к вечеру удалось отыскать своих медсотрудников. На душе немного полегчало, но к ночи выяснилось: все окружены. Всю ночь, неся большие потери, они шли на прорыв к Северскому Донцу и всюду натыкались на кинжальный огонь врага. Рассвет застал их вместе с кавалеристами и пограничниками в большом, круглом, заросшем кустарником котловане, напоминающем перевернутый колокол. В надежде переждать день, они спрятались, но котлован оказался западней. Мотоциклисты с пулеметами, оцепив котлован, долгое время не давали подняться. Пока еще оставались гранаты и патроны, даже раненые пытались прорваться, и многие погибали.

До сих пор перед глазами Ивана стояли сгоревшие села, плачущие женщины и дети, подбитые на дорогах грузовики, опрокинутые повозки, трупы людей и коней. Над всей местностью стоял тяжелый, невыносимый дух…

Теперь, зная со слов недавно попавших сюда раненых, какие освобождены города, он жадно вглядывался в карту, мысленно очерчивал возможную линию фронта. И за ней, этой незримой чертой, все еще страдали жители оккупированных сел и городов и за каждый населенный пункт наши бойцы расплачивались немалой кровью.