Андрей Плахов - Озон

То, что вы прочли – это про психологическое кино или сериал с моралью, где все поступки увязаны причинно-следственной связью и подчинены бытовой логике. Озон, однако, не из чистого озорства предлагает обратную перспективу. Когда сюжет поставлен с ног на голову, он перестает господствовать, наружу выходят скрытые смыслы, обнажаются, становятся зримыми многие вещи, которые тонут и ускользают в потоке обыденности и ее реалистического отображения.

Озон никогда не снимал и, судя по всему, не будет снимать ни социальное, ни проблемное кино. И однако «5 × 2» обнаруживает, насколько мутирует традиционное понятие пола и присущей ему социальной роли в современном обществе. Мужчина по инерции считает себя хозяином положения, но на самом деле давно им уже не является. В сущности, слабый пол теперь – это он, мужчина. Не потому, что освоил «женские заботы» – готовить, стирать, мыть посуду, кормить ребенка. Но потому, что тушуется, уходит в тень в ключевые моменты, перекладывая ответственность за принятие важных решений на жену. Зато после развода он пытается утвердить свою скомпрометированную мужественность через агрессию и насилие – что на самом деле еще больше выдает его слабость.

Наоборот, женщина в фильме Озона впечатляет незаурядной внутренней силой. Это особенно ощущается в эпизоде, когда Марион, находясь под капельницей и едва держась на ногах, через весь роддом пробирается к своему новорожденному чаду. Так что женственность в кинематографе Озона может выглядеть не только загадочной и двусмысленной, но иногда – самоотверженной и даже героической.

Радикальная смелость автора состоит вовсе не в том, чтобы шокировать или интеллектуально грузить зрителя. А в том, чтобы предстать на экране без маски, практически обнаженным, что и делает Франсуа Озон во «Времени прощания». Оригинальное название фильма отличается от российского прокатного – «Оставшееся время». Оно звучит скромнее и более точно отражает настроение картины, принципиально избегающей пафоса.

Режиссер не старается показаться больше и значительнее, чем он есть, не выдает маленький, очень личный фильм за свою «Смерть в Венеции», не прячется за харизматичные фигуры известных актрис. Даже позвав в картину «священную корову» Жанну Моро на роль богемной бабки героя, Озон дает ей всего один короткий эпизод. Она – отзвук другой эпохи, тень экзистенциализма и прочих «измов», которые в более оптимистичные времена очень украшали жизнь в ее поединке со смертью, но сегодня служат довольно слабым подспорьем.

Герой картины Ромен – тридцатилетний фотограф, живет с другом-любовником и терпеть не может детей, особенно детей своей сестры. В один прекрасный день он узнает о том, что у него скоротечный рак и жить осталось всего несколько месяцев. За оставшееся до смерти время он прогоняет любовника, успевает зачать ребенка со случайно встреченной женщиной (знакомая нам Валерия Бруни-Тедески) при пассивном участии ее бесплодного мужа. И – к финалу фильма – прийти в грустное согласие с самим собой, с жизнью и с природой.

Озону удается обмануть не только ожидания, связанные с такого рода сюжетами (приготовьте носовые платки!), но также избегнуть романтизации жизни «на последнем дыхании». Ромен – не герой и не безвольная жертва, это довольно холодный эгоистичный мужчина в расцвете лет, красивый и успешный, одинокий и бездетный. Как фотограф, гомосексуал и прирожденный нарцисс, он воспринимает жизнь в ее эмоциональных пиках и остановленных мгновениях. Но окончательная остановка самой жизни застигает его врасплох и обращает к тому, что он намеренно от себя отсекал – к тайнам зачатия, деторождения, детства.

Финал разыгрывается на берегу моря: излюбленный пейзаж Озона. Режиссер выводит на экран Ромена-ребенка, ангелического красавчика с кудряшками, который сопровождает взрослого героя в последний путь, напоминая об утраченных радостях детства – типа купленного на пляже мороженого. Но и это рискованное решение не выглядит ни сентиментальным, ни заемным. Потому что Озон проецирует ситуацию героя на себя, переживает ее как личную – и это, как ни странно, спасает фильм от налета самолюбования.

Ромена играет Мельвиль Пупо – артист мужественный и глубокий. Первая реакция его героя на открывшийся медицинский факт – жестокость: он унижает родителей и сестру, выгоняет бойфренда, замыкается в своей агонии. Но за жестокостью следуют приступы благородства и нежности: Ромен помогает бывшему другу найти работу, мирится с сестрой, даже сближается с будущими родителями ребенка, открывая им тайну своей болезни. Другой его конфиденткой становится бабка – потому что она, как и он, близка к финалу и хотела бы умереть с ним в один день. Только, в отличие от нее, он не сможет умом постигать смысл земного бытия до старости, а должен нащупать его интуитивно в «оставшееся время».

Несколько небольших добрых поступков – не так много, но и не так уж мало для смертника. Однако главный смысл фильма – не теория добрых дел, не бездны предсмертной жизни и даже не прощание с бренным миром. Смысл в том, что существование современного человека пронизано банальностью – настолько, что эту банальность не может изменить никакая трагедия. Собственно, трагедия – это и есть банальность, только наизнанку. Банальностью стало все: гламурные модельные фотосессии (под которые стилизована вся картина); семейные обеды – осколки французских патриархальных обрядов; гейские союзы, столь же фарисейские, как буржуазный брак; кокаиновые отрывы в голубых барах. Ничто не восхищает, не ужасает, не провоцирует.

Озон, вошедший в кинематограф как enfant terrible, искуситель и хулиган, прошел весь круг жанровых ухищрений, чтобы сбежать от скуки. Но она настигла его, и даже объявленная смерть не добавляет в жизнь героя саспенса. Он быстро расправляется с земными долгами, чтобы остаться наедине со своим единственным любимым ребенком – самим собой, еще не ставшим частью этого скучного общества.

Пессимизм, нарциссизм и скептицизм Озона из молодежной романтической позы переходят в реальное состояние души, а его насквозь ироничный ложноклассический стиль становится не целью, а средством для постижения более глубоких истин. Режиссер продолжит этот путь в фильмах «Рики» и «Убежище».

Озон снял «Рики» после «Ангела» и, будь он буквалистом или совсем уж шутником, мог бы вновь использовать название предыдущей картины. Так сказать, «Ангел 2».

Зауряднейшая пролетарская пара, словно из гиперреалистичного кинематографа братьев Дарденнов, живет своей унылой жизнью, пока чудо любви не порождает удивительного мальчика, способного летать.