Чарльз Чаплин - Моя удивительная жизнь. Автобиография Чарли Чаплина

– Нет, им не заставить меня в этом участвовать, – сказал мой новый приятель.

– Я не могу винить вас за это, – ответил я. – Я далек от уважения к тем, кто втягивает нас в беду, мне не нравится, когда кто-то указывает мне: «убей того» или «умри за это», и все это во имя патриотизма.

Мы расстались добрыми друзьями. И, насколько помню, договорились пообедать на следующий день, но он не пришел. И тут я вдруг узнал, что разговаривал вовсе не с приятелем, а с репортером, ибо уже следующим утром газеты пестрели заголовками «Чарли Чаплин не патриот!».

В принципе, в этом не было неправды, но я не хотел, чтобы мои личные убеждения муссировались в прессе. Я не чувствовал себя патриотом не только из-за каких-то этических или особых интеллектуальных принципов, а еще и потому, что у меня в душе просто не было этого чувства. Как можно быть патриотом, если во имя патриотизма было уничтожено шесть миллионов евреев? Кто-то скажет, что это было в Германии, но я с этим не соглашусь – семена жестокости могут прорасти в любой стране.

Я не считаю нужным горланить о национальной гордости. Можно чтить и уважать семейные традиции и дом, любить сад, который ты вырастил, свое счастливое детство, семью и друзей, и я понимаю все эти чувства, но у меня их нет, потому что у меня ничего этого в жизни не было. Лично для меня лучшим проявлением патриотизма была приверженность к локальным традициям – конным скачкам, охоте, йоркширскому пудингу, американским гамбургерам и кока-коле, но сегодня все это имеется повсеместно. Понятно, что если кто-то напал бы на страну, в которой я живу, то, как и все, я бы встал на ее защиту и даже отдал бы жизнь, защищая ее. Но я не смогу горячо любить свою страну, если в ней победил нацизм, я покину ее без сожалений, и на основании моего опыта и наблюдений семена нацизма, дремлющие до поры до времени, могут быстро прорасти на любой почве. Именно поэтому я не намерен жертвовать собой во имя чьих-то политических амбиций, по крайней мере, до того момента, когда я твердо в них поверю. Я не хочу быть мучеником во имя национализма, и я не хочу умирать, отдавая свою жизнь за президентов, премьер-министров или диктаторов.

Через день или два сэр Филип Сассун пригласил меня на завтрак к Консуэло Вандербильт Бальзан [102] Представительница семьи американских миллионеров Вандербильтов, вышедшая замуж за 9-го герцога Мальборо (прим. ред.). . Ее дом находился в прекрасном месте на юге Франции. Среди гостей выделялся высокий и худой темноволосый мужчина с аккуратно постриженными усами. Он был приятен и интересен в общении, за завтраком мы с ним обсуждали книгу Дугласа «Экономическая демократия». Я сказал, что система кредитов, описанная в книге, могла бы помочь решить разразившийся мировой кризис. Это дало Консуэло Бальзан повод позже сказать: «Я нашла Чаплина интересным собеседником и приверженцем социалистических взглядов».

Должно быть, я сказал что-то, что особенно понравилось моему собеседнику, его лицо посветлело, глаза широко раскрылись – так, что я увидел белки, и он внимал моим рассуждениям до тех пор, пока я не достиг пика моих идейных конструкций, которые, видимо, не совсем совпадали с его политическими воззрениями. Позже выяснилось, что я беседовал с сэром Освальдом Мосли [103] Британский политик, баронет, основатель Британского союза фашистов (прим. ред.). , не подозревая о том, что в будущем он станет предводителем чернорубашечников в Англии. Я хорошо помню его широко раскрытые глаза с белками, выступавшими над зрачками, рот в широкой улыбке – это было странное, если не пугающее, выражение лица.

Там же, на юге Франции, я познакомился с Эмилем Людвигом, автором многочисленных книг и биографом Наполеона, Бисмарка, Бальзака и многих других великих мира сего. Он интересно писал о Наполеоне, но переусердствовал с психоанализом, принеся ему в жертву увлекательность событий жизни великого человека.

Людвиг прислал мне телеграмму со словами о том, что ему понравились «Огни большого города» и что он непременно хотел бы со мной встретиться. На деле он оказался совсем не таким, как я его представлял. Людвиг выглядел словно утонченный Оскар Уайльд, с длинными волосами и полным женственным ртом. Мы встретились в отеле, где я остановился, и он приветствовал меня в напыщенной драматической манере, вручив мне лавровый венок и сказав: «Когда римлянин достигал величия, ему вручали лавровый венок, и вот теперь я вручаю его вам».

Мне потребовалось время, чтобы хоть как-то переварить услышанное, но потом я понял, что таким образом Людвиг просто старался скрыть свое смущение. Когда он пришел в себя и расслабился, то оказался очень умным и интересным человеком. Я спросил его о том, что является самым важным при написании биографии, и Людвиг ответил, что самое главное – это личное отношение.

– В таком случае биография – это искаженное и подвергнутое личной цензуре жизнеописание, – заметил я.

– Шестьдесят пять процентов реальных событий так и остаются тайной, – ответил Людвиг, – потому что они имеют отношение к другим людям.

Во время обеда он спросил, какое из зрелищ, которые я когда-либо видел, показалось мне самым прекрасным. Без долгих размышлений я рассказал о движениях Хелен Уиллз [104] Американская теннисистка-любительница; победительница 31-го турнира Большого шлема в одиночном, женском парном и смешанном парном разрядах, двукратная олимпийская чемпионка по теннису (прим. ред.). , играющей в теннис. В них были и грация, и лаконичность, и здоровая сексуальность. Другим примером стали кадры из кинохроники, снятые после заключения мира. В коротком фильме показали Фландрию и фермера, вспахивающего поле, на котором погибли тысячи солдат. Людвиг описал закат на побережье Флориды: открытая спортивная машина с красивыми девушками в купальниках медленно ползла по песку. Одна из девушек сидела сзади на крыле, свесила ногу и, едва касаясь пальцами песка, оставляла за собой длинную линию, исчезающую вместе с солнцем за линией горизонта.

В моей жизни я видел много всего красивого, что производило на меня сильное впечатление. Например, статуя Бенвенуто Челлини «Персей» на площади Синьории во Флоренции. Был поздний вечер, и я пришел на площадь, освещенную фонарями, чтобы посмотреть на статую «Давида» Микеланджело. Но как только я увидел «Персея», все остальное отошло на второй план. Я был очарован непостижимой красотой форм и грацией. Персей, стоящий с головой Медузы Горгоны в высоко поднятой руке и ее извивающимся телом под ногами, является воплощением вселенской грусти. Статуя напомнила мне об одной странной, мистической строке Оскара Уайльда: «Ибо каждый человек убивает то, что любит». В вечной борьбе добра и зла Персей завершил свой путь.