Евгений Андреев - Небо вокруг меня

— Ну, что лежишь? — спросил Петр Иванович.

— Ногу сломал.

— Да нет, наверное, трещина, — усомнился Долгов. Но нога лежала так, что никакого сомнения относительно перелома не было.

Консилиум врачей в институте имени Склифосовского подтвердил первый диагноз. Заключение врачей: раздробленная кость срастись не может, слишком велика поверхность повреждения — более шестнадцати сантиметров рассеченного на мелкие кусочки бедра. Нужна немедленная ампутация правой ноги. «Стать инвалидом?! В двадцать семь лет!» Гибель планов, потеря любимой работы!

— Я не согласен! Все, только не ампутация! — категорически заявил я.

И вот, когда казалось, что приговор авторитетной медицины окончательный и обжалованию не подлежит, вступил в борьбу за мою судьбу доктор Алексей Васильевич Смирнов, лечащий врач. Он хорошо понимал, что такое для парашютиста потеря ноги. Договорившись с хирургами о методе лечения, Алексей Васильевич обнадежил:

— Попробуем обойтись без ампутации. Но от тебя потребуется огромное терпение. Будем вытягивать ногу, будем склеивать кости, вставлять штифты. Выдержишь?

Много часов прошло на операционном столе. Больше двух месяцев неподвижно лежал на спине с подвешенной на блоке ногой. Когда ногу освободили от гири и сняли с блока, по грудь наложили гипс. Тянулись дни, недели, месяцы. И все это время товарищи не забывали меня. Чаще всех навещал Петр Иванович Долгов. Рассказывал о работе, о том, что еще предстоит сделать. Больше всего благодаря ему я поверил, что буду еще прыгать. Твердую опору постоянно ощущал и в самом близком человеке — жене Валентине Владимировне. Она хорошо понимала, что происходит со мной, и сделала все, чтобы облегчить мою участь.

Наконец, гипсовая оболочка снята, сделан рентген. Кости срослись. Но правая нога, как ее ни тянули, стала короче на четыре сантиметра.

— Может быть, еще потянем? — спросили хирурги.

— Э, нет! Это как-нибудь переживем, — пошутил я,

обрадованный результатами лечения. И поблагодарил врачей за доброту и мастерство, начал усиленно тренироваться. По нескольку часов в день проводил в гимнастическом зале: лазил по канату, вертелся на турнике, упражнялся на брусьях, у шведской стенки. Через два месяца костыли сменил легкой тростью. Приехав долечиваться в санаторий, подолгу плавал в море, помногу ходил, стараясь не прихрамывать. Острую боль причиняла ежедневная разминка правой ноги. Это были минуты мученического напряжения воли. Но все переносил, чтобы подняться в небо.

Прошел год. Не раз и не два пытался получить разрешение вернуться к любимому делу. Но врачи отказывали. И вот по ходатайству начальника хирургического отделения военного госпиталя полковника Н. С. Ивлева, к которому присоединился и доктор А. В. Смирнов, собралась комиссия, возглавляемая генералом медицинской службы.

За столом — врачебно-летная комиссия и врачи-специалисты. Перед ними рентгеновские снимки, выписки из истории болезни, ворох анализов. Врачи внимательно рассматривают снимки, перекидываются медицинскими терминами и безнадежно качают головой. Я страшно волновался. Знал: в эти минуты решается вся моя дальнейшая судьба.

Алексей Васильевич Смирнов докладывает о результатах лечения. В конце просит комиссию сделать для меня исключение и допустить к работе.

Почти все члены комиссии возражают. Генерал строго смотрит на меня:

— Что вы сами-то думаете?

Я взволнованно вскочил:

— Товарищ генерал…

Мне надо было что-то сказать. Но слов не было… Тогда я подпрыгнул, сделал заднее сальто, затем акробатические кувырки через голову и два колеса.

Строгая комиссия сдалась. В тот же день с разрешения командования я выполнил первый тренировочный прыжок после полуторагодового перерыва.

Я вновь в строю. Это огромная радость: опять небо вокруг меня. Прыгаю много, с охотой.

Осенью 1957 года началась серия испытаний с целью достичь высоты пятнадцать тысяч метров на боевом бомбардировщике. В самолете, в бомболюке, был оборудован настил с рабочими местами для шести парашютистов-испытателей со всем необходимым для полетов на больших высотах: связью, кислородом, обогревом остекления гермошлема, контрольными приборами.

Первый прыжок предстоял днем. Пройдена последняя проверка, проведена десатурация. По команде встаем, отсоединяемся от бортовой кислородной сети (тут же автоматически включается парашютный кислородный прибор), подходим к проему, один за другим ныряем в него. Путевая скорость самолета около девятисот километров в час, поэтому штурман дал нам команду за десять километров до расчетной точки. Это расстояние мы должны покрыть за три с половиной минуты свободного падения, падая около четырнадцати тысяч метров, не раскрывая парашюта.

В гермошлеме падать удобно: лицо не мерзнет, видимость отличная. Для того чтобы остекление гермошлема не замерзало, у каждого из нас на поясе смонтированы специальные батареи, которые обогревают его в процессе свободного падения.

В свободном падении, не раскрывая парашюта, мы пролетели почти четыре минуты. Международная авиационная федерация (ФАИ) утвердила этот прыжок в качестве нового мирового рекорда.

Среди экспериментальных высотных прыжков запомнился еще один, который мы выполнили через неделю.

…Реактивный самолет «Сокол» быстро набирает высоту. Пять… восемь… двенадцать… четырнадцать тысяч метров. Летчик включил микрофон, предупредил:

— Через несколько минут будем на заданной высоте.

Рядом сидит полковник Василий Григорьевич Романюк. Все участники прыжка в меховых комбинезонах, у каждого — кислородный прибор и специальное высотное оборудование. Когда стрелка высотомера остановилась у отметки 14800 метров, по команде «Приготовиться» Василий Григорьевич поднялся и направился к люку. Мы последовали за ним.

Люк открывается. Внизу непроглядная тьма.

Кабина осветилась зеленым светом сигнала к прыжку. Ныряем в черную бездну…

Разреженный воздух почти не препятствует падению. Скорость стремительно нарастает. Внизу несутся к земле товарищи. Все они, управляя телом, скользят туда, где в глубине темноты мигают огоньки костров, зажженных для ориентировки.

У каждого парашютиста радиостанция, которую после приземления нужно включить, чтобы нас легче было разыскивать. Однако радиостанции не понадобились: все мы в свободном падении пришли очень близко к пункту сбора и приземлились не далее трехсот метров от него.

В этом ночном прыжке мы пролетели в течение почти двухсот сорока секунд более тринадцати километров. Это было впервые в истории парашютного спорта.

Без сомнения, читатель давно уже понял, что за каждым прыжком стоит кропотливый труд инженеров, летчиков, врачей, упорные тренировки парашютистов-испытателей.