Владимир Дуров - О сильных мира того

— Он премьер там у себя, в Петербурге, а я премьер здесь у себя в Ялте.

В 1907 г., когда Думбадзе проехал по Ливадийскому шоссе, в него бросили бомбу.

Думбадзе легко контужен, преступник застрелился, дача Новикова горит, так сообщали телеграммы. Конечно, можно было думать, что дача горит от взрыва бомбы. А сжег ее сам Думбадзе. Он вызвал из Ливадии стрелков и приказал разгромить все имущество во всех квартирах не только дачи Новикова, из которой была брошена бомба, но и соседней.

Наученный опытом, Думбадзе об'явил приказом по Ялте, что «врагов порядка» он будет нещадно наказывать, а дома их, на подобие дома Новиково, «уничтожать без остатка», — дома Новикова, антрепренера, «опереточного папаши», как все называли его, случайно сделавшегося директором Зоологического сада в Петербурге, так как театр оперетки находился в этом саду. Новиков, конечно, ни в чем не был повинен.

Мальчишек и шатающихся по улицам с красными тряпками на подобие флагов, драть за уши и под расписку передавать родителям, при повторении — брать под стражу.

В свое время этот случай нашел освещение в статье В. Г. Короленко.

«В Таврическом дворце — конституция, — писал известный писатель, в остальной России — генералы Думбадзе. После его ручательства ялтинцам можно быть уверенным твердо в одном, что уцелеет от бомбы террориста, то генерал Думбадзе разрушит уже без остатка».

Думбадзе не церемонился и с печатью. Сплошь да рядом читали мы в газетах о высылке из Ялты редакторов, сотрудников журналов и газет, был выслан даже такой крупный писатель как Куприн, которого Думбадзе «попросил» оставить «жемчужину Крыма».

Одною из жертв, легендарного генерала был писатель Первухин. Страдая чахоткой, Первухин жил в Крыму. Он редактировал «Ялтинский Листок». Раз, не угодив чем-то Думбадзе, получил приказ немедленно уехать. Пришлось перекочевать в Италию.

Для столичной московской и петербурской печати Думбадзе был анекдотическим «дежурным блюдом». Чуть ли не ежедневно мелькало его имя на страницах многих газет, и Шаляпин, смеясь, говорил, что завидует популярности ялтинского градоначальника.

Два раза в день Думбадзе обязательно об‘езжал город и делал замечания полицейским.

Был случай, когда Думбадзе на проезде увидел дежурного околодочного в галошах.

— На дежурстве — в галошах!.. — раскричался он, остановив свой экипаж. — Долой галоши!.. В море!..

Околодочный снял галоши и — дело происходило на набережной, — закинул их в море.

Впрочем, умея карать, Думбадзе умел также и миловать. Угодных ему он поощрял и повышал.

Страшному генералу обязан карьерой своей ялтинской исправник Гвоздевич, начавший при Думбадзе службу чуть ли не с урядника.

Он заслужил милость генерала большею частью тем, что доставлял живой товар Думбадзе и высокопоставленным особам, как, например, Эмиру Бухарскому.

Благоволил он также и к тем лицам, которые принадлежали к союзу русского народа. Так, например, директор цирка Безкоровайный пользовался благосклонным разрешением градоначальника на запрещенную лотерею-аллегри, потому что брат его был в Николаеве председателем союза русского народа.

С другой стороны, генерал придирался из-за каждого пустяка и особенно был нетерпим к евреям.

Один еврей — аптекарь в Ялте — поместил без всякого умысла на сигнатурке свои инициалы в том месте, где красовался двуглавый орел. Этого было достаточно, чтобы Думбадзе выслал его вместе с семьей и служащими из Ялты и разорил до тла.

Я придумал осрамить Думбадзе и очень оригинальным образом.

Собрав несколько знакомых единомышленников, я взобрался на почти отвесные скалы в окрестностях Ялты, рискуя сломать себе шею и написал там вольные надписи, высмеивающие Думбадзе, с нецензурным текстом.

В морской бинокль снизу можно было ясно разобрать, что написано.

Смельчаков, которые могли бы взобраться и уничтожить дерзкую «литературу», не нашлось.

Тогда Думбадзе приказал расстрелять из орудий компрометирующий его выступ скалы, и таким образом надписи были уничтожены вместе с «крамольными» скалами.

В тo время, как я в Ялте орудовал цирк Безкоровайного, туда же приехал другой цирк, большой первоклассный, братьев Никитиных. Они пожелали, чтобы я у них дебютировал.

Получив телеграмму, я выехал в Ялту для предварительных переговоров с дирекцией.

Ознакомившись с положением жителей и с поведением Думбадзе, я дал принципиальное соглашение директору участвовать, но предварительно, до присылки животных в Ялту, считал своею обязанностью переговорить с Думбадзе, зная его сумасшедший нрав.

Я нанял извозчика в Ливадию, где он жил.

Не могу не упомянуть о случайной остроте извозчика. Проезжая мимо одной из треснувших дач, я спросил возницу:

— А что, не работа ли это Думбадзе, на подобие дачи Новикова?

Извозчик добродушно отвечал:

— Нет, это — дача, добровольно треснувшая…

Оказалось, что в данном случае трещина в каменной стене дачи произошла от сдвига почвы близ моря.

Первое знакомство с Думбадзе, начавшееся очень мирно, кончилось бурей.

— Садитесь, вы — наш интеллигент, — сказал Думбадзе. — Очень приятно с вами познакомиться.

Но когда я стал описывать ему желание привести в Ялту большое количество животных, (8 вагонов) и для этого должен сговориться с градоначальником, — разрешена ли мне будет сатира, — он нахмурился.

— Запретить сатирику смеяться, — сказал я, — это все равно, что отнять у музыканта скрипку.

— А у кого вы будете играть? — быстро спросил Думбадзе. И когда он узнал, что у Никитиных, то сразу переменил тон.

— Если вы позволите себе сказать что нибудь лишнее, — резко крикнул градоначальник, — я всех ваших свиней выброшу в море.

Я вспомнил о галошах околоточного, вспылил, вскочил со стула и сказал:

— Мои свиньи учат людей, как вести себя прилично, как не орать. Я вам не мальчишка.

Повернулся и ушел.

Вот первое мое знакомство с генералом.

Приехав к Никитину в цирк, я рассказал ему о случившемся и уже собирался уехать во свояси, когда Гвоздевич привез от Думбадзе афишу, в которой было ясно сказано:

«Первый дебют знаменитого сатирика-шута со своими дрессированными животными».

Ничего не поделаешь, — я должен был согласиться и подписать контракт.

Здесь начинается история…

Животные приехали, и я решил употребить все силы, чтобы быть сдержаннее и окупить хотя бы взад и вперед дорогу.

Цирк ломился от публики…

Между прочими номерами мой сан-бернар Лорд ловил себя за хвост. При этом я всегда говорил:

— Лорд, поймай себя за хвост, но не оторви, а то будешь собака куцая, как наша конституция.