Владимир Дуров - О сильных мира того

Он жирно засмеялся и, обняв меня одной рукой, пошел осматривать цирк. Думбадзе следовал за нами.

После четырех представлений, на которых присутствовали: царь, наследник, великие князья, все члены царской семьи, кроме императрицы, Дедюлин передал мне следующее:

— Государь поручил нам узнать, многоуважаемый Владимир Леонидович, что бы вы пожелали.

Это происходило в гостях у Дедюлина за чаем.

— Я получил за все представления деньги сполна и полагающийся в таких случаях подарок — бриллиантовый перстень, от которого по закону не имею права отказываться, а потому считаю свой труд оплаченным и категорически отказываюсь чего-либо желать.

Это удивило. придворных. И с тех пор меня в насмешку свитские стали называть «кредитором царя».

Один раз при встрече Дедюлин сказал мне:

— Господин «кредитор царя», его императорское высочество остался очень доволен вашими представлениями. Могу вас поздравить с успехом. Ваша дрессировка животных внушениями заинтересовали его императорское величество, наследник и великие княжны чрезвычайно довольны.

— Простите за нескромный вопрос, — сказал я, — на всех моих представлениях был государь и наследник и все великие княжны и князья, а государыню мы все время не видели. Это было заметно так резко, что не одного меня и много других окружающих заинтересовало. Толкам и догадкам не было конца.

— Вот вы наш кудесник и гипнотизер, — шутя отвечал генерал, — а не знаете причину, а причина-то кроется вот в чем: есть гипнотизер посильнее вас, и ваши внушения ему не нравятся, а потому и нет того, о ком вы спрашиваете. Ну, об этом довольно, как бы спохватившись, оборвал Дедюлин и круто повернул разговор на другую тему.

Из этого короткого разговора я многое понял и когда я потом говорил с князем Орловым, с полковником Герарди, начальником дворцовой полиции, и со многими другими лицами, касающимися дворца, я от всех слышал недоговоренные фразы, с загадочными улыбками по адресу царицы.

Я разговорился с князем Трубецким о недавнем столкновении автомобилей, в одном из которых находился наследник, отделавшийся испугом.

Я спросил, почему наследник ездит постоянно один и никто не видит с ним матери, а между тем везде только и говорят, что царица никогда не расстается с больным сыном.

Князь загадочно грустно улыбнулся и перевел разговор на другое.

Придворные в беседах со мной очень интересовались моими приемами внушения животных, спрашивали, не могу ли я также гипнотизировать людей и очень прозрачно подчеркивали, что при дворе есть таковые.

Княжевич спрашивал меня, не могу ли я загипнотизировать уже загипнотизированного другим, т.-е., не могу ли я внушить суб'екту, чтобы он забыл внушенное ему раньше.

Матросы из царской яхты «Штандарт» рассказывали мне, что Александра Федоровна скучает, никуда не ходит и притворяется больной, при дворе ее никто не любит. Очевидно, она тосковала по Распутине.

Сила гипноза делала свое дело: больная, безвольная истеричка страдала, — мысли ее были около него, всемогущего, всесильного настоящего императора — самодержца России — Григория Распутина.

А в это время супруг, такой же слабосильный и безвольный, Николай Романов, тоже тосковал и развлекался на «Штандарте» в оргиях.

В конце концов мне пришлось использовать свое право «кредитора».

Евреи, не имея права жить вне черты оседлости, волею-неволею, принуждены были запасаться свидетельствами на зубных врачей, и вот сорок человек были привлечены к суду за прикрывание этими свидетельствами, в то время, как на самом деле они не занимались практикой. Им грозили всякие репрессии…

Один из моих знакомых, зная, что я «кредитор царя», просил меня воспользоваться этим «правом» и заступиться за дантистов.

В первый раз я рискнул обратиться к князю Орлову с просьбой о заступничестве.

Не знаю, совпадение ли это, но врачи были освобождены.

Один из свитских меня предупредил, что отношение ко мне царя и окружающих его переменилось, причиною чего была статья Бурцева.

Бурцев, в своей газете «Будущее», кажется, в 1913 году, по ошибке назвал меня именем моего покойного брата и написал следующее:

«Известный А. Дуров, на каком-то публичном или частном представлении, перекидывая из руки в руку серебряный рубль, комкая и тиская его между ладоням, на вопрос помощника: «что это вы делаете», отвечал: «пока ничего, так себе дурака валяю»… Если вспомните, что на рубле красуется лик царскосельского арестанта Николая II, то нельзя не признать, что ответ этот довольно забавен и зол, не говоря уже о его полной исторической справедливости».

Эта статья, писанная Бурцевым, была помещена в его обвинительном акте, в приговоре петербургской судебной палаты.

Дело Бурцева в 1915 году напомнило власть имущим и о моей шутке и в первый раз дошли до Николая II после моих выступлений в Ялте, что и послужило, как предполагают, к перемене отношений ко мне двора.

На самом деле история была такова:

В Петербурге, в Михайловском манеже, во время своего выхода я смешил публику, в то время состоящую большею частью из молодежи, чередуя дрессированных животных со стихотворениями, рисованием, фокусами.

Преобладающим элементом были студенты.

Показывая фокусы, я, между прочим, попробовал показать фокус, хотя, признаться, думал, что мой намек большинство не поймет, и он проскочит незамеченным.

Я представился обладателем феноменальной силы пальцев и сказал:

— Я могу гнуть подковы и ломать рубли.

При этом я вынул серебряный рубль и предложил сидящим в первом ряду освидетельствовать его, что он не оловянный, а настоящий, серебряный и неподпиленный.

Один из публики недоверчиво начал сам ломать его, пыхтя и краснея.

Я, после длительной паузы, сказал:

— Полно вам дурака ломать, не задерживайте публику.

К моему удивлению, после этой фразы раздался гром аплодисментов.

Кончив свой номер, я ушел в уборную раздеваться и здесь встретил поджидавшего меня жандармского полковника.

Он покраснел, как рак, и грозно приступил ко мне:

— Что вы позволили себе сказать?

Я отвечал с самым невинным видом:

— В чем дело, полковник? Садитесь… Что я сказал? Я ничего не понимаю…

— Что вы сказали, когда показывали фокус с рублем?

— Полковник, я говорил то, что говорил всегда. В чем дело, об'ясните мне.

Полковник багровел все больше и больше.

— Полно вам дурака-то ломать! Потрудитесь не притворяться! Что вы сказали студенту, который попробовал сломать рубль?

— Я вас не понимаю, полковник…

— На кого вы намекнули, когда сказали: «довольно дурака ломать».

— Я намекнул? — подняв брови и сделав удивленную физиономию, притворялся я. — Ага, так вот на что вы намекаете? И вы, вы, жандармский полковник, допускаете такую мысль! Я буду жаловаться на вас…