Владимир Дуров - О сильных мира того

Лео уже забыл о протезе. Сетка позволяет льву взять в зубы рыбу, но проглотить ее не может. Тут начинается борьба с непредвиденным неудобством. Лео болтает рыбу во все стороны, подкидывает ее в воздух и вновь ловит, но проглотить не может. Сетка делает свое дело. Лев растрепал на мелкие кусочки рыбу, но в рот ничего не получает. Лео перестал пробовать проглотить ее и держал в недоумении во рту.

Но вот мое слово, ему знакомое «аппорт», и он подносит ко мне рыбу.

Быстро беру у него изо рта рыбу, еще быстрее открываю протез с сеткой, кладу прямо в пасть Лео рыбу и тотчас же закрываю протез. Лео доволен, — в высшей степени доволен и я. Следующую брошенную рыбу он моментально преподносит мне и ждет, когда я открою протез и дам ему проглотить.

Так побеждено мною пространство. Оно для нас с Лео не существует. Лео без меня питаться не может.

Это была первая моя победа в области применения дрессированных животных на пользу человеку. Это был первый шаг к изобретению.

Отдав все свое время секретной дрессировке, я никого не впускал в мою лабораторию, кроме служащих.

В один вечер приехала к нам в гости жена покойного председателя Государственной Думы М. Н. Муромцева. Она сумела проникнуть в святое-святых, в мою лабораторию, увидела мои работы и сейчас же принялась хлопотать, чтобы провести мое изобретение в жизнь.

На следующий день она привезла ко мне командующего войсками Московского Округа генерала Мразовского.

Суровый генерал сначала недоверчиво отнесся к моим изобретениям, но чем больше он наблюдал и вникал, тем сильнее разгорался в нем интерес, и он провел в моей лаборатории около пяти часов, а, уезжая захватил с собою написанный мною на машинке мой труд с рисунками и чертежами.

Через несколько дней командующий приехал снова ко мне и привез с собою артиллерийского полковника.

Через две недели я узнал, что Мразовский послал мой труд и письмо в Петроград к военному министру Беляеву и ответа еще не получил.

Я вооружился терпением.

Проходит еще две недели.

Командующий посылает нарочного за ответом, при чем добавляет в своем письме к министру, какое громадное значение имеет для войны мое изобретение применение живой силы в военном деле и подробно описал, как видел у меня дрессировку морских львов.

Но вот грянул гром февральской революции. Началось массовое бегство сановников. Я вспомнил о генерале Мразовском и тотчас же поехал справиться об его участи и об участи моего изобретения.

Узнаю, что командующий войсками со всем своим штабом засел в городском манеже и, окруженный восставшими войсками, не сдается, ожидая распоряжения из Петрограда.

В конце концов он принужден был сдаться.

Я его потерял из вида…

Что касается моих документов, то с ними связаны тесно революционные события.

В дни восстания в Петрограде к министру Беляеву явились революционеры. Беляев успел сжечь у себя в камине то, что не хотел показывать, и в том числе мои труды с планами и чертежами.

Прежде я ежегодно уезжал летом с семьею за границу для лечения.

Война застала меня в Германии.

На первых порах всеобщей растерянности мне пришлось сыграть роль об'единителя. Это случилось только потому, что меня все знали. Правда, там были люди, имеющие большую известность, чем я, как, напр., проф. Кареев, член Государственной Думы Чхенкели, известный богач Тагиев и др., но более знакомым и доступным всем оказался я.

Присяжного поверенного Полиановского, который, не покладая рук, с утра до ночи идейно работал для народа, меня и испанского посла просили уполномочить присутствовать на заседаниях немецкого банка в Берлине, как представителей христиан и русских евреев.

К сожалению, в комитете не могли обойтись без разногласий; образовалась партийность, при чем некоторые из комитетов старались в первую очередь отправить в Россию своих знакомых. В результате оказалось, что к отправке в первых четырех поездах были помещены все состоятельные люди. Таким образом беднота, которая абсолютно не имела средств к существованию, принуждена была оставаться в Берлине. Тогда я, немецкий писатель Фукс и член Государственный Думы Чхенкели, в заседании комитета, потребовали, чтобы вопрос о порядке отправки русских был перенесен в особую комиссию. В конце концов мы добились своего, и неимущие имели даже большую возможность выехать на родину, чем состоятельные.

Меня, находившегося в такой же неизвестности, спрашивали, просили…

Я добился в посольстве бумажки на беспрепятственный пропуск, выходил на улицу, собирал десятками паспорта, носил их в посольство, и там на них накладывали штемпеля.

За этой работой я познакомился с членом Государственной Думы Чхенкели, адвокатом Полиановским и директором Харьковского отделения Международного Банка.

Мы решили хлопотать о разрешении организовать «комитет взаимопомощи русским подданным». В этом нам было отказано. Тогда за это дело взялся немецкий прогрессивный писатель Фукс, а я лично решил обратиться за содействием к моему старому знакомому Карлу Либкнехту.

С вождем немецких социал-демократов я познакомился несколько лет тому назад, когда мне пришлось обратиться к нему, как к адвокату, по нашумевшей в то время истории с моей ученой свиньей.

В Берлинском цирке я показывал эту свинью, и мною был, между прочим, проделан номер.

— Вас вильст ду? (Что ты хочешь?) — спрашиваю я свинью.

Она бросается к каске, какую носил Вильгельм, и тычет в нее мордой.

— Их виль-гельм! (Я хочу каску). — Отвечаю я за нее.

При соединении двух слов выходит.

— Я — Вильгельм.

За это меня выслали из Берлина. Мой гражданский иск вел Либкнехт и выиграл его.

Либкнехт встретил меня с улыбкой:

— Вы ведь высланный отсюда, милостивый государь!

— Как был бы я рад, — отвечал я, — если бы немецкие законы и сейчас так же строго выполнялись: тогда я не был бы в плену. Всю жизнь меня отовсюду высылали, а теперь держат…

Я стал ему рассказывать про действия русских. Он слушал и молчал. Брови морщились. Ему все это было непонятно, и я видел, что он чувствует себя подавленным и угнетенным.

— Все, что от меня зависит, я сделаю, — сказал он мне, пожимая руку.

Мое посещение Либкнехта оказалось для меня роковым.

У дверей своей квартиры я застал двух людей, вооруженных револьверами, которые пред'явили мне значки сыскной полиции и об'явили мне, что я арестован.

Меня привели в участок, где было уже 7 человек русских. Из участка нас повели в Елизаветинскую тюрьму. В тюрьме меня продержали двое суток, за тем пригласили в контору и об'явили, что я свободен.

Наконец, нам разрешили выехать в Стокгольм.