Виктор Корж - Запас прочности

И он не стал с нами больше разговаривать. Дождавшись, когда трюмные приняли воду, повел савраску по дороге, ни разу не оглянувшись в нашу сторону.

— Ну, зачем вы обидели старика? — упрекнул я Брянского.

— Да я вовсе не хотел…

Вернулись Лисин и Гусев. Командир велел разбудить Думбровского и Хрусталева. Когда все были в сборе, он пригласил нас на крохотную полянку неподалеку от пирса. Уселись на душистой, чуть влажной от росы траве.

— Прошу внимательно выслушать меня, — сказал командир. — Я вынужден кое-что поправить в ранее составленном графике. — Он раскрыл блокнот. — Вот в этих точках наши предшественники столкнулись с противником. Сами понимаете, там лучше не появляться. Нам заново придется произвести кое-какие расчеты. — Командир вырвал листок и протянул Хрусталеву. — Проложите новый курс. — А мне сказал: — Как бы это ни было трудно, товарищ Корж, а нам с вами весь период форсирования придется провести в центральном посту. Отдохнем потом. — Дав соответствующие указания каждому, командир закончил совещание словами: — Прошу позаботиться о том, чтобы мы могли поскорее сняться со швартовов. Нам не разрешают задерживаться здесь: ожидается налет вражеской авиации.

Нас пришли проводить С. Д. Солоухин, командир отряда морских охотников капитан 3 ранга М. В. Капралов и их штабные офицеры. Тепло попрощались и пожелали скорой встречи.

По отсекам рассыпались трелью звонки. Отходим от причала. Боцман Пятибратов, передав управление рулем краснофлотцу Александру Оленину, ворчит:

— Тьфу ты, напасть! Не погода, а мерзость сплошная. Хотя бы ветерок балла на три, а еще лучше дождик погуще, наш, ленинградский, да с туманом, чтобы видимости никакой. А тут солнце сияет и на небе ни облачка. Пакость, да и только!

Мы разделяем негодование боцмана. Теперь наше суждение о погоде особое: чем она хуже, тем для нас лучше.

Корабли конвоя довели нас до точки погружения и взяли курс к берегу. Дальше мы будем следовать одни.

— По местам стоять к погружению! — командует Лисин. — Флаг не спускать!

Я приказываю по переговорной трубе:

— В носу! В корме! Прекратить хождение! Соблюдать полную тишину!

Жизнь на корабле вошла в свою размеренную колею.

Старший лейтенант Хрусталев склонился над картой, задумчиво крутит свои пшеничные усы. Это хороший признак. Значит, у штурмана нет никаких сомнений в прокладке курса.

Вообще Хрусталев человек замечательный. Маршрут корабля он всегда знает так, что и не глядя на карту может сказать, где находится сейчас корабль, какая в этом месте глубина и сколько метров будет у нас под килем через полчаса, через час. Такая осведомленность Хрусталева не дает покоя Новикову, который тоже силен в штурманском деле. Они открыто соревнуются друг с другом. Командир минно-торпедной боевой части, сменяя Хрусталева на посту вахтенного офицера, всякий раз устраивает ему экзамен с пристрастием. Вопросы по лоции Финского залива сыплются градом. Хрусталев отвечает без запинки. Когда штурман принимает вахту от Новикова, экзамен повторяется, но теперь уже отвечает Новиков. Отвечает с апломбом, но не всегда точно. Минера это злит, в свободное время его часто можно увидеть с картой и с учебниками. У нас появляется опасение, что штурманскому делу он уделяет больше внимания, чем своему основному. Признаться, и я заразился этим увлечением, которое Думбровский в шутку зовет «штурманская болезнь». Впрочем, он и сам ей подвержен. Уж таков наш штурман, что умеет каждому передать любовь к своему делу.

Форсируем гогландскую минную позицию противника — самый тяжелый для нас район. Пока мы не пройдем это проклятое месте, мы ни разу без особой необходимости не всплывем даже под перископ, лишний раз не переложим вертикальный руль и не пустим трюмно-дифферентовочную помпу: малейший шум может выдать нас врагу. Вся надежда на искусство нашего штурмана, на чуткий слух гидроакустика старшины 2-й статьи Лямина. И конечно, успех зависит от того, насколько добротно мы провели ремонт корабля в блокадную зиму.

Через каждые четыре часа в центральном посту, как и на всех боевых постах, происходит смена вахты. Только нас с командиром никто не сменяет. Уныло жужжит гирокомпас, да время от времени пощелкивают указатели перекладки рулей. С кормы доносится мерный шум: работает один электромотор в режиме сто оборотов в минуту. Через четыре часа его сменит электромотор другого борта.

Комиссар Гусев, с величайшей осторожностью открывая и закрывая переборочные люки, ходит по отсекам, вполголоса беседует с людьми, еще и еще раз напоминает: тишина и всемерная бдительность!

Гидроакустик через каждые пятнадцать минут докладывает в центральный пост:

— Горизонт чист!

Только изредка он предупреждает о далеких шумах винтов. Можно подумать, что гогландский плес безлюден. Но коварно это безмолвие. Наверху сейчас полный штиль, в такую погоду корабль, стоящий без хода, очень трудно обнаружить гидроакустику, а нас враг может услышать в любую минуту.

Время тянется медленно.

Бесшумно открывается переборочный люк, в круглое отверстие протискивается Василий Семенович Гусев. Воспользовавшись открытым люком, выглядывает вестовой Сухарев, как всегда с хитроватой улыбкой на румяном лице. Докладывает командиру, что стол к чаю накрыт. Лисин, сказав мне, что чай будем пить по очереди, уходит во второй отсек.

Машинально пробегаю взглядом по циферблатам приборов. Все нормально. Вот бы весь путь так! Хотел отойти к столику штурмана. Но меня оглушает хриплый крик из переговорной трубы:

— Мина по левому борту в районе первого отсека!

И тотчас я сам услышал легкий скрежет. Это минреп — тонкий стальной трос, на котором держится мина, — трется о борт лодки. Какое-то оцепенение охватывает нас. Мы только слушаем скрежет, напрягая слух.

Откидывается переборочная дверь, в центральный отсек влетает красный от гнева Лисин.

— Почему не маневрируете? — спрашивает он у Хрусталева.

Минреп уже трется о борт в районе центрального поста. Командир кричит в боевую рубку.

— Лево на борт!

Рулевой Волков быстро выполняет команду. Завертелась картушка репитера гирокомпаса. А минреп все скользит по корпусу корабля. Только где-то в самой корме он отрывается от борта. Командир приказывает лечь на прежний курс.

Успокоившись, капитан 3 ранга молча смотрит на Хрусталева. Тот тоже молчит. Поправляет на рукаве сине-белую повязку вахтенного офицера. Не оправдывается. Да и что тут оправдываться! Растерялся наш друг в тревожную минуту. Я ждал, что Лисин отругает его. Но нет. Слишком чуток Сергей Прокофьевич, чтобы излить свой гнев, когда читает в глазах подчиненного искреннее раскаяние.