Владислав Микоша - Рядом с солдатом

Мы волновались. Страшно было показывать королю кино свою скромную работу и страшно было за эту работу — ведь для нас она была частицей до боли родного Севастополя и тех суровых, но дорогих дней — дней обороны. Ведь Чаплин сам не видел войны — почувствует ли он то же, что чувствовали мы, когда снимали эти кадры?

Свет погас. Застрекотал проектор.

Мы сидели рядом. Я комментировал фильм по ходу действия и украдкой следил, как реагирует Чарли.

На экране морская пехота перешла в контратаку.

— Прекрасно! Чудесно! Превосходно! Невероятно! — Чаплин не переставал восклицать, подпрыгивая в кресле.

Но вот развернулись события последних дней обороны. От Севастополя остались руины. Тонули корабли, догорали последние здания, у разбитых орудий умирали матросы.

Чаплин приумолк, затих, опустил голову, и в руках его появился платок. На экране — последние дни обороны Севастополя. Огромные взрывы тяжелых снарядов на Северной стороне, закопченный, пробитый осколками памятник «Затопленным кораблям», у подножия плещется Черное море. Конец. В зале зажегся свет.

Чарли Чаплин повернулся к нам, намереваясь что-то сказать, и мы увидели, что его влажные глаза потухли.

— Я так потрясен, так взволнован, что не могу говорить! — сказал он тихо.

Наступила тишина. Чаплин сидел, положив седую голову на руки. Прошло еще несколько минут. Потом он встрепенулся:

— Друзья, я хотел пригласить вас к себе домой, но сегодня постный день. Не правда ли, это смешно? В Америке — постные дни… — Он рассмеялся и пригласил нас поехать с ним в ночной клуб киноактеров «Браун дерби» («Коричневая шляпа»).

Огромный ресторан был почти пуст. Мы ушли в противоположный угол зала.

Все стены там были увешаны карикатурами на киноактеров, и среди других мы увидели смешной шарж на Чарли Чаплина.

Не успели мы расположиться за столом, как потянулись любители автографов. Я повернулся в зал и глазам своим не поверил — он был переполнен.

Охотники за автографами, видимо, раздражали Чаплина. Очень скоро он не выдержал, вскочил на стул и гневно посмотрел туда, откуда наплывала река поклонников. Через несколько секунд паломничество прекратилось.

Усаживаясь поудобнее в кресло, Чаплин сказал:

— На мальчишеской бирже в Нью-Йорке за один автограф Шерли Темпл — героини детских фильмов — дают три моих автографа. Не правда ли, смешно? — Он снова рассмеялся, но глаза его были грустными, как тогда, в просмотровом зале.

Мы спросили, что он сейчас делает, что собирается снимать.

— Вы знаете французскую «Сказку о Синей бороде»? Я сейчас думаю над сценарием по этой вещи. Это будет «Сказка о Синей бороде» на американский манер. Вы знаете, все сказки повторяются… У каждого народа есть похожие сказки. Но они не только похожие, они повторяются и в жизни… Только в каждой стране и в каждое время в одной и той же сказке по-разному расставляются акценты. Это, кстати, и характеризует нравы и время — акценты… Как вы думаете, почему Синяя борода убивал своих жен?

Посыпались ответы:

— Ну, он просто персонаж сказки ужасов — наивный Франкенштейн своего времени.

— Нет, он не злодей — он просто проверял честность своих жен и разочаровывался в них.

— Да нет — ему просто очень быстро надоедали его жены.

Чаплин рассмеялся:

— Вот видите, сколько версий… Он, знаете, убивает их из-за денег. Это моя версия. Я ведь хочу сделать современную сказку и… непременно американскую…

(Эта «американская» сказка, выйдя на экраны, называлась «Мсье Верду». Чаплину так и не дали «расставить акценты» на американской действительности.)

— Мне очень хочется поехать в Советский Союз. Скажите, в какое время года лучше всего это сделать?

— Приезжайте сразу же, как кончится война. Это будет самым лучшим временем года в нашей стране…

На прощание он нарисовал на обороте фотографии моей матери, которую я всегда ношу с собой, маленький шарж на себя — усы, котелок, трость, стоптанные ботинки и грустные черные глаза. Это было удивительно похоже па те афиши, с которых началась наша встреча с Чаплиным в далеком Саратове двадцатых годов…

На улице Чаплина ждала сдерживаемая полицией толпа шумных, восторженных американцев, которые четвертое десятилетие не уставали приветствовать своего любимого актера и режиссера.

Он грустно попрощался с нами:

— До встречи в Москве, мои дорогие!.. — Он быстро вошел в открытую дверку своего «роллс-ройса», помахал нам рукой, и черный лакированный кар умчал его по ночному бульвару.

…Окончились утомительные голливудские встречи. И вот мы мчимся мимо апельсиновых рощ, отягощенных оранжевыми плодами, на «Пасифик Экспрессе» в Сан-Франциско.

Сан-Франциско в калейдоскопе виденных городов запечатлелся самым красивым. Расположенный на берегу огромной голубой бухты, он как бы вышел из ее глубины, поднялся многоэтажными террасами по склонам холмов и, оглянувшись на залив глазами окон, застыл в изумлении.

На город, на весь его облик наложило свою печать море… По улицам, набережным, площадям бродят колоритные группы матросов. В кителях, форменках, в робах, в пестрых полосатых майках и свитерах, в национальных экзотических одеяниях Африки, Азии, Океании.

Шумит, поет, танцует в пьяном угаре романтический Фриско. Шумит припортовый район. Шумит Маркет-стрит. Мелькают слева и справа бары, кино, бурлески, казино, лотереи, шоу, дансинги. Дорогие, дешевые, средние. На любой вкус, на любой карман.

Поет, орет реклама, играет пестрой гаммой красок. Зовет, манит, притягивает изголодавшихся по земле моряков к встречам и зрелищам. Бродят они, покачиваясь, от одного кабака к другому, нередко устраивая жестокие свалки с блеском ножей и стрельбой из пистолетов. Бродят, плутают и не могут выбраться из джунглей огромного города, пока не иссякнут добытые потом и кровью в океанах зеленые купюры.

— Друзья! Нам везет, как никогда, никакого каравана не будет! — сказал нам вечером Лыткин.

— Это как понимать? Ты, Николай, всегда как-то странно шутишь… — сердито откликнулся Василий Васильевич.

— Нет, не шучу, консул Ломакин просил нас перебираться на наше судно, оно на днях пойдет во Владивосток. Это «Трансбалт»!

— Ур-ра! Ты, надеюсь, теперь не шутишь? Пошли собираться!

И вот, после трехдневного знакомства с Сан-Франциско, мы покинули гостеприимный отель «Белив» и переселились в скромные каюты огромного, самого большого тогда в Советском Союзе, парохода «Трансбалт». Этот товаро-пассажирский лайнер был гордостью Совторгфлота. Однажды на линии Ленинград — Владивосток в сильный шторм надломился он посередине на гигантской волне, чудом добрался до ближайшего порта и после ремонта снова вступил в строй, осуществлял доставку оружия из Америки.