Нелли Морозова - Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век

В одно прекрасное утро в просмотровом зале выстроилась очередь. Каждый получил по одному килограмму топленого масла, два килограмма копченой колбасы и пять килограммов перловой сечки.

Как по волшебству, включилось электричество. Началась тайно-явная вакханалия. День и ночь варили кашу на электроплитках, включенных в «жучок». Живоглот ни гу-гу. Комендант исчез из поля зрения.

Мы пережили эту зиму. Солнечный свет обрел тепло. К нему из ледяных стен потянулись шаткие тени.

Сытость. Тепло. Свет. Сразу начались бешеные романы.

Но воистину победой жизни прозвучал разнесшийся по коридорам клич:

— Просмотр! Где Фриды?!

И вот уже звучат родные голоса.

Это была трогательная мелодрама «Седьмое небо»: мансардная любовь Джеймса Стюарта и Симоны Симон была оборвана Первой мировой войной. Но заканчивался фильм сценами ликования толпы на улицах Парижа при известии о заключении мира.

Расходились из зала непривычно тихо. Каждый думал: неужели это возможно, неужели и в нашей жизни когда-нибудь кончится война…

Позади уже была Сталинградская победа. Оказалось, что немцев, катившихся страшной махиной, можно остановить.

А вдруг — и погнать? Вдруг — это начало конца?

Летняя сессия была сдана второпях. Студентов спешили отправить на сельхозработы.

Наша группа — двадцать четыре человека — отбывала в скотоводческий совхоз. В нее вошли и Фриды. Мы, вчерашние первокурсники, были польщены: с нами едут сами Фриды!

Совхоз находился высоко в горах Памира. С железной дороги нас везли на грузовиках, дальше поджидали двое проводников-казахов с двумя повозками, запряженными ишаками.

Поклажу погрузили на повозки, а мы пошли пешком вверх по каменистой тропе. Ночь, как и положено в этих местах, упала мгновенно. Жара так же враз сменилась холодом. Порой ишаки не могли удержаться на крутизне, повозки ехали вниз. Приходилось налегать плечами и подкладывать под колеса камни.

Казахи вдруг начали бить в сковородки, горное эхо с разных сторон возвращало умноженный звук.

— Что это они подняли тарарам?

— Шакал пугать. Много шакал.

И правда, в промежутках между казахской «музыкой» доносился плачущий вой.

Черные зубцы скал врезались в небо. Различима была в темноте лишь белеющая тропинка. Горы, изрезанное небо, вой шакалов… Край света.

Проснулись мы в другом — распахнутом — мире. Выйдя из сарая, где спали после ночного пути на сене, обнаружили блистающие снегом вершины, ночью заслоненные обступившим вплотную хребтом, который теперь остался ниже. Цвет гор вобрал все оттенки зеленого, вплоть до черного — в ущельях.

Встретил нас высокий седой человек с яркими глазами. Не помню его имени, мы почти сразу стали звать его Партизаном. Он возглавлял партизанское движение в Крыму, был ранен. Самолетом доставлен в глубокий тыл и назначен директором скотоводческого совхоза.

Партизан сказал, что нам придется разделиться на две группы по двенадцать человек и работать на двух фермах. И тут случилось невероятное. Неразлучники разлучились. Фрид оказался в одной группе, а Дунский в другой. Почему? Это выглядело необъяснимым. А потом стало понятным.

Чувствуя ответственность за неопытных девчонок (в основном), они решили стать духовными опекунами каждый в своей группе. Опять-таки не лидерами. Бригадиром у нас был назначен Федя Орлов с режиссерского, добродушный и справедливый.

Фрид со своими подопечными, преимущественно актрисами, отправился на ферму в трех километрах от нашей.

Партизан присел у костра, где в большом котле варилась ячневая каша, и по нашей просьбе стал рассказывать о действиях подчиненных ему отрядов в Крыму. Действия были впечатляющими, о самом себе он говорил скупо. Когда настало время облизывать ложки, все были влюблены в седого голубоглазого Партизана.

— Настоящий человек. Это угадывается по манере рассказа, — подытожил Юли к Дунский.

Разместили нас в большой казахской юрте, хозяин которой пас скот еще выше в горах, как и остальные мужчины, не призванные на фронт. Спали на сене, головами к стене, восемь девочек, почти все со сценарного, и четверо ребят.

Мы убирали сено, пластами лежащее на склонах. Орудиями нашего труда были доисторические волокуши.

Подобие подвижной лестницы ставилось «на попа», с обоих концов ее впрягались по два быка, их заводили по разные стороны длинного пласта скошенного сена. Устремляясь вниз по склону, быки волочили его. Там, внизу, сено складывали вилами в стога.

Работать на волокуше было опасно. Для начала, преодолев страх, надо войти в скотный баз, найти своих быков и надеть ярмо. Один из моих быков был довольно мирный, другой злобный. С налитыми кровью глазами он бегал по всему базу и выставлял рога в самый неожиданный момент. Норовя боднуть в бок, он разодрал мой сарафан от пояса до подола. Иголки и нитки были к тому времени выменяны у казахов на еду, и я до конца проходила со столь смелым разрезом.

Но самое опасное было в другом. В институте вместо обуви нам выдали деревянные сандалии с отполированными подошвами. Быки, волоча сено вниз, по инерции развивали бешеную скорость, а тебе надо было, держа их на поводу, бежать впереди на скользких деревяшках, рискуя упасть и быть растоптанной копытами.

В конце дня, измотанные, мы в мгновенье ока поглощали ячневую кашу, сваренную на костре, сложенном из саксаула. Ее всегда было до смешного мало.

Зато нас ожидало пиршество иного рода.

Юлик Дунский рассказывал на память книги, прочитанные на английском. Лежа на сене, мы слушали его голос, такой знакомый по просмотрам, а сейчас звучащий в кромешной тьме юрты. Много ночей подряд он рассказывал «Гонимые ветром» (именно так он перевел) Маргарет Митчелл [11] По версии Нины Герман, Дунский пересказывал рассказанный Траубергом фильм «Унесенные ветром». Мне же помнится, что речь шла именно о книге, и кажется маловероятным, чтобы пересказ пересказа мог быть таким впечатляющим и подробным. Но с Фридами все возможно! . Обрывал на самом интересном месте: «Продолжение следует». И мы жили весь день ожиданием продолжения.

Всех ошеломила «крамольная» трактовка войны Севера с Югом. Получалось, что рабовладельческий, патриархальный уклад южан создал высокую культуру и благородный тип человека, подобно Эшли и Мелани. И странно: какая-то часть негров сражалась на стороне своих белых господ.

— Не может быть! — восклицала темпераментная Нина Герман. — Против своих освободителей?! Смех моей бабушки!

— Наверное, автору лучше знать, может или не может, — спокойно возражал Юлик. — Она южанка. И имеет право на свою точку зрения. Кстати, у романа колоссальный успех в Америке. И у южан, и у северян. Это их «Война и мир».