Нелли Морозова - Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век

Юлий Дунский.

Валерий Фрид, со спутанной шапкой волос прямо над роговыми очками, со смеющимися глазами за ними, был импульсивен и подвижен.

Юлий Дунский, гладко причесанный, с внимательным ироничным взглядом, тоже за стеклами очков, сама сдержанность.

Оба высокие, красивые, очень худые, впрочем, как все тогда.

Они были самыми популярными личностями в институте. Не лидерами. Это было им чуждо. Их любили за талантливость, врожденную порядочность — вот эталоном порядочности они были! — за обескураживающую воспитанность, за их дружбу.

И за просмотры!

В Алма-Ату был перевезен фильмофонд, который после советской оккупации части Польши сильно пополнился голливудскими фильмами.

Преподаватель истории зарубежного кино Сергей Васильевич Комаров как раз заведовал фильмофондом и знакомил нас с американскими фильмами, иллюстрируя свои лекции.

Часы просмотров были неожиданными: когда копия оказывалась в институте. (В другое время просмотры шли на киностудии, часто для высокого казахского начальства: они были разменной монетой, платой за киношные и всяческие иные нужды.)

Фильмы были озвучены, естественно, на английском. Английский знали только Фриды. Вот почему институт оглашался воплями:

— Фриды! Где Фриды?! Просмотр!

В книге своих воспоминаний Фрид пишет, что английский они почти не знали и пользовались польскими субтитрами. Наверное, это все-таки не совсем так. Во всяком случае, известно (об этом ниже), что Юлик Дунский читал английские книги из библиотеки своего мастера Л. З. Трауберга, чьими любимцами Фриды были.

Валерий Фрид.

Очевидно, они знали язык на уровне чтения. Тем большая им слава! Их голоса в темноте просмотрового зала звучали уверенно, то поочередно, а то и дуэтом.

Диалоги всегда были блестящими, остроумными, динамичными, соответственно поворотам сюжета. Известно, что в Голливуде для написания диалогов специально привлекают мастеров этого дела. Если Фридам приходилось домысливать на ходу, то они по праву могут считаться соавторами голливудских асов диалога.

Мы слушали, затаив дыхание, отвечая взрывами счастливого смеха.

Крик: «Где Фриды?! Просмотр!» мог прозвучать и среди ночи. Он оглашал и берег Алмаатинки, где спасались от клопов самые предприимчивые. Побросав свои матрасы, они тоже мчались в просмотровый зал. Не было такой сонной головы, которая не сорвалась бы с подушки.

Мы оказывались вдруг… в Гибралтаре, где с таинственной неизбежностью гибнут английские корабли, где на подмостках кабаре испанская танцовщица выстукивает кастаньетами азбуку Морзе, передавая немцам местонахождение судов; где над головой английского офицера преломляется шпага и его бросают в тюрьму как изменника, а потом выясняется, что он играл эту роль, чтобы разведать тайну врага, а бедная танцовщица из любви к нему стала передавать неверные сведения; в конце она погибает, сраженная немецкой пулей.

Загорается свет в зале, вы с удивлением смотрите на растрепанных, полуодетых соседей и понимаете, что и у вас вид не лучше. Но какое это имеет значение, если вы захвачены путешествием в дилижансе — маленькой коробочке, одиноко перемещающейся по бескрайним просторам, где за каждым бугром могут притаиться индейцы! И волею авторов в дилижансе сведены столь несовместимые персонажи: благородная леди, циничный игрок, добродушный доктор, проститутка, изгнанная из города, пьянчужка-коммивояжер и отважный ковбой.

Дунский и Фрид.

Лаконичные характеристики, неожиданные столкновения, крутые повороты сюжета, блестящие диалоги (без запинки переведенные Фридами) и нагнетание опасности, которая проявляет лучшее и худшее в человеке… Каким откровением были эти просмотры! Почему? Ведь у нас были интересные лекции, которые вели замечательные деятели кино. Режиссуру преподавали Эйзенштейн, Козинцев, Рошаль, сценарное мастерство — Трауберг, Коварский, актеров учили Бибиков, Пыжова, Бабочкин. Институт дышал новостями «Мосфильма», который тоже был эвакуирован в Алма-Ату. Эйзенштейн снимал «Ивана Грозного», Барнет ставил «Боевые киносборники».

Так почему же просмотры иностранных фильмов были спасением? Да потому, что лекции и особенно уроки мастерства захватывали, но требовали большой отдачи, интеллектуальных усилий, которые с трудом давались голодному мозгу. А голодали отчаянно.

Сильной поддержкой тут были «локши» — фальшивые продуктовые карточки. Их изготовляли ребята-художники. С этими карточками мы шли в городскую столовую, к которой были прикреплены. Брали по десять мисок супу. После слива жидкости лапша едва прикрывала дно одной миски из всех десяти. Чтобы получить эту еду, надо было выстоять очередь из пяти-шести человек за каждым уже сидящим за столом едоком. Голодный ждал, пока пятеро других на его глазах поглощали суп. Дело нередко кончалось обмороками.

Любопытно, что никому из обладателей «локш» не приходило в голову, что он совершает преступление. Государство обманывало граждан, выпуская карточки, которые сплошь и рядом не могло отоварить, торговая сеть нещадно воровала. Ясно было, что, соблюдая моральные принципы, отдашь концы.

С наступлением чудовищных холодов — до пятидесяти градусов мороза — отопление так и не было включено.

В этом голоде и холоде увлекательное зрелище на экране переносило в другую жизнь — иллюзорную. Она подменяла мрачное настоящее. И мы проживали этот суррогат бытия. Вот когда отключили и электричество — наступил полный мрак. Погас экран.

В это же время арестовали двух художников. Накрыли их по дурацкой оплошности: они забыли задернуть занавеску на окне в подвале, где корпели над своей преступно-благотворительной работой. Народонаселение института лишилось «локш».

Результат не замедлил сказаться. Примерно через месяц утром в общежитии обнаружили два окоченевших трупа: двое студентов умерли от истощения во сне. Вгиковский черный юмор: «Симулируют, чтобы не участвовать в лыжном кроссе!» Наш военрук донимал доходяг-студентов этими кроссами.

Тут впервые директор института Иван Андреевич Глотов (Живоглот), спокойно взиравший, как вверенные его заботам молодые люди обходятся без еды и тепла, обеспокоился. Дело могло плохо кончиться для него самого.

Он срочно вылетел в Москву, выхлопотал и пригнал вагон продовольствия. Студенты дежурили несколько ночей, чтобы встретить и разгрузить его. Столь бесценный груз нельзя было доверить чужим рукам.