Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая

Вскоре получено было из столицы самое печальное известие. Я провел большую часть жизни в Петербурге и с сокрушенным сердцем узнал о его потоплении. Не знаю отчего, но тогда же сие событие показалось мне предвестником других еще несчастнейших. С другой стороны близость чумы, мрачное, холодное осеннее время, всё располагало меня к ипохондрии. Бывали минуты, в которые до того я чувствовал себя расстроенным, что с трудом мог заниматься делом.

Со всем тем мне вдруг пришло в голову заняться бездельем, дабы по возможности разогнать тоску вокруг меня царствующую в целом городе. В публичном саду, уже не по одному имени, для публичных увеселений выстроена была на улицу большая каменная галерея или зала с тремя или четырьмя комнатами вокруг. Она находилась в некотором запустении, и мне хотелось завести в ней балы. Я отыскал некоего Жозефа, Бог весть как попавшего к нам; из бумаг и аттестатов его увидел я, что он находился поваром и метрдотелем сперва у герцога Ангальт-Кётен-Плесского, а потом у принцессы Элизы Бачиоки, сестры Наполеона. Это исполнило меня к нему благоговением, и я предложил ему сделаться содержателем сих балов с условием, что сбор с посетителей будет весь ему принадлежать, но за то отопление, освещение и прочая и прочая, даже некоторые поправки в зале, должны быть на его счет. Он на всё охотно согласился.

Русское общество, весьма умножившееся, когда я объявил ему о своем желании, первое изъявило согласие содействовать его исполнению. От генерала Ж, усердствовавшего в сем деле, получил я обещание не слишком строго взыскивать с молодых офицеров за несоблюдение формы на сих вечеринках и сие обещание им передал. С его же соизволения полковник Остафьев даром дал нам свою полковую музыку. Наконец, и с молдавской стороны пришла неожиданная помощь.

Была одна добрая, сумасшедшая старушка, госпожа Богдан, которая оставила Яссы единственно потому, что у неё был там сын с предлинной бородой и внук с изрядным усом, а ей всё еще хотелось казаться молодою. Она получила некоторое образование и каким-то непонятным французским языком описала путешествие свое в Италии. Она была богата и имела большой вес между земляками. Не знаю как ей вздумалось свататься за меня; я, разумеется, не позволил себе отказаться от её руки и просил только времени на размышление. Этим временем пользовался я, чтобы заставить ее делать что хочу. Я уверил ее, что на этих балах будет она царицей, а как царице нужен двор, то и просил ее, чтоб она склонила молодых кокон и кокониц участвовать в сих увеселениях; сие было ей не трудно, ибо им самим до смерти хотелось танцевать. Немногие однако ж из бояр согласились отпускать жен и дочерей на сии вечера; только те, которые искали со мною примирения и показывали, будто мне из уважения сие делали. О молодых молдаванах и говорить нечего: им бы только поплясать. Во всех землях, куда проникает европейское просвещение первым делом его бывают танцы, наряды и гастрономия.

Дело шло весьма успешно: в первом собрании было до полутораста человек, а в продолжение зимы число посетителей обоего пода доходило иногда до трехсот. Будучи озабочен делами одной только Казенной Экспедиции, было у меня довольно времени, чтобы заниматься такими пустяками, как иные называли это. Однако же всё как-то смотрело веселее, бодрее по русской пословице: на людях и смерть красна. Однажды нашел я веселящихся в некоторой тревоге: они почувствовали легкий удар землетрясения, которого на езде, к сожалению моему, заметить я не мог. Никогда не удалось мне видеть действие сего феномена, не редкого в Бессарабии.

Вот каким грустным и вместе веселым образом оканчивался для меня 1824-й год. С неизъяснимым чувством непонятного страха смотрел я на приближение ужасного, для меня столь мучительного 1825 года. Опасность для государства в 1812 году была очевидна, по крайней мере можно было, так сказать, ее измерить; а тут что-то мрачное, неугаданное, непостижимое, подымаясь на даль нём горизонте, казалось, грозит тебе. Описанию сей суровой эпохи моей жизни, если достанет сил, намерен я посвятить следующую часть моих Записок.

За два дня до Рождества пожаловал ко мне г. Курик с видом не гневным, однако и не веселым. Он привез мне копию Высочайшего указа, подписанного 1 декабря, об утверждении меня в звании вице-губернатора. Более десяти дней частным образом был о том я уведомлен, но в Сенате исполнение указов всегда встречает небольшую проволочку. Он предложил мне по краткости времени и по случаю закрытия присутственных мест собрать Совет для приведения меня к присяге и вслед затем согласно постановлениям передать мне губернаторскую должность. На первое я тотчас согласился, а второе пропустил в молчании. Он принял это за уклонение от исполнения этой обязанности, с которой так жаль было ему расстаться. Оно действительно так было, но формально отказаться я бы не смел Несколько времени оно так длилось, пока от графа не получил он строгого замечания и предписания сдать мне бразды правления, что было исполнено 5 января уже 1825 года. Часовое калифатство мое также должен я перенести в следующую часть.

Бессарабская область составлена из двух частей, совсем почти между собою различных. Первая из них, заключающая в себе цынуты: Хотинский, Ясский и Оргеевский, до последнего трактата с турками собственно принадлежала Молдавскому княжеству; другая же половина (Буджак, т. е. по-турецки Клин именуемая, и также на три цынута: Бендерский, Аккерманский и Измаильский разделенная, была еще недавно занимаема кочующими татарами и состоит из необозримых равнин и степей, подобных тем, кои находятся в соседственной и прилежащей к ней Херсонской губернии. В первой из сих частей живут почти одни природные молдаване, другая же населена русскими, болгарскими, польскими и немецкими колонистами. Земли и селения в первых трех цынутах принадлежат почти вообще помещикам и разного рода владельцам; в последних же всё казенное, за исключением пожалованных земель и хуторов митрополии Кишиневской, армянскому архиерейскому дому, отведенных для колонистов и вновь пожалованных разным лицам.

Весьма трудно определить число жителей сей области, ибо непосредственные казенные подати, бир и даждия, собираются не поголовно, а с семейств, и в казенно-экономическую экспедицию областного правительства доставляется только исчисление сих последних; примерно же полагается жителей обоего пола, разных сословий и происхождений, до 450 тысяч. Само собою разумеется, что число молдаван, в Бессарабии живущих, превышает число жителей каждой из других наций, в ней поселенных. Но если оные взять в сложности, т. е. всех русских, болгар, сербов, немцев, греков, поляков, армян, цыган и евреев, то число молдаван едва ли третью долю против них составит.