Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая

И так я должен был, следуя почтовому тракту, поворотить на лево и приблизиться к Пруту. Сия река похожа на иных недостаточных людей, которые гоняются за богачами. И она, подражая Дунаю, в который впадает, изливает воды свои в сторону и образует залив, но это только на малое время и в малом виде. Сие случается тогда только, когда она надувается снегами, растаявшими на вершине Карпатских гор, из коих она вытекает. Обыкновенно бывает сие в конце апреля, но в этом году от запоздалой зимы всё запоздало. От того на сем пути должен был я встретить много препятствий, а в иных местах и опасности. Даже самый воздух немного охолодел по берегу разлившегося Прута.

Два места, несколько замечательнее других, видел я на сем берегу: Формозу и Леово. Названия сих мест гораздо приятнее для слуха, чем вид их для глаз. В Леове были карантинная и таможенные заставы, и я недолго должен был в нём остановиться. После того несколько времени был он и цынутным городом.

Сделался вдруг несносный жар, когда от Прута поворотил я к областному городу, так что если не ночевать, то по крайней мере несколько часов отдохнуть принужден я был в местечке Гура-Гальбине. Сие богатое имение принадлежало бешеному Бальшу, и отсюда-то направлял он неистовые набеги на Болгар. Гористое положение Гура Сарацики [64], последней станции, где переменил я лошадей, меня поразило вероятно от того, что несколько времени провел я в степи. Наконец, после более чем трехнедельного отсутствия, 30 мая воротился я в Кишинёв.

Ни о Тимковском, ни о других каких переменах ни малейшего слуха не было, и мой Катакази спокойно царствовал. Меня удивила холодность его приема; я никак не мог постигнуть причины такой внезапной перемены. «Чем тебя я огорчила, ты скажи, любезный мой», старинная песня, которую готов я был запеть ему. Сердиться на него я никак не мог: он был мне смешон и жалок, почти накануне того дня, когда, ничего не ведая, без всякой вины должен был он лишиться места. Дело потом скоро объяснилось.

Находясь в Новоселицах, на австрийской границе, узнал я там управляющего таможней, коллежского советника Редькина и упомянул об нём в сих Записках, но ничего не сказал о почтенной и приятной молодой еще жене его и о милых его детях. Семейство сие гораздо более мне полюбилось, чем глава его. Не совсем по доброй воле оставил он потом должность свою и поселился в Кишиневе. Он был довольно богат и тароват, любил у гащивать у себя и мне много помогал составлять и поддерживать наше русское общество. Как же после того отказать мне ему было в месте советника казенной экспедиции, о котором он просил? Не знаю, ошибаюсь ли я, но всегда полагал, что человек, обогатившийся на службе, менее склонен к воровству, чем тот, кому предлежит еще наживаться. К тому же под моим надзором и надзором других честных и смышленых советников большой поживы ему быть не могло, что, может быть, не совсем ему было приятно.

В апреле, после Святой, стал он проситься в отпуск по делам своим в Хотинской цынут; я согласился с тем условием, чтобы он непременно воротился к 1 мая. По прежним моим понятиям мне казалось как-то неловко, хотя на время, оставить вице-губернаторское место титулярному советнику, а выше сего чина, кроме его, не имел ни один из советников. Он немного просрочил, я подосадовал, и когда он пожелал узнать причину нетерпения моего, я не затруднился открыть ему оную, не как человеку, мне преданному, но через меня получившему место и от меня зависящему; однако же потребовал от него тайны и не назвал Тимковского. Во время моего отсутствия по делам сблизился он с губернатором: видя, что он получил аренду, узнав от него, что ему еще обещаны звезда и чин, заключил из того, что он пользуется великим кредитом у графа. Место вице-губернаторское ему полюбилось, он надеялся извлечь из него большие для себя выгоды и называл меня (как узнал я после) собакой, лежащей на сене безо всякой пользы для себя и для других. Он составил себе план: ему хотелось поссорить меня с Катакязи, а потом с его помощию и покровительством ссадить меня и засесть на моем месте. Как интриганы иногда бывают глупы и недальновидны! О губернаторстве он ему что-то соврал, и хотя Катакази не совсем поверил ему, однако же нашел, что кроме меня некому искать его места. Тогда зачем бы мне было почти на месяц удаляться в пустыню? Но поди же, у таких людей спрашивай толку!

Говора о сем советнике казенной экспедиции, не забыть бы мне сказать что-нибудь о её новом составе. Покойным Петрулиным представлен был увеличенный её штат, а при мне был утвержден. Из трех советников, которых оставил он мне, один, Кармазин, по старости лет, вышел в отставку с пенсией; на другом — Билиме, возлежали все трудности делопроизводства; третий — Жилло, исключительно занимался частью по переселению из России крестьян. Старшим советником при мне почитался лесничий Паравичини, прозванный мною лешим; но он никогда не присутствовал. Потом был Редькин, потом областный казначей Вутков, с которым познакомился я в Аккермане и который вскоре после того определен в должность. Наконец, самим графом был избран в Одессе и назначен областным контролером Александр Федорович Фурман, родной брат Романа Федоровича, бывшего после вроде министра Финансов Царства Польского. Сей контролер женат был в Одессе на одной девице Колонтаевой, отменно миловидной и привлекательной, даром что кривая. Из русских домов в Кишиневе их дом почитался самым веселым и приятным.

Не довольствуясь тем, что косится на меня, Катакази сталь уже придираться ко мне. Письменно объявил он, что выдачу мне денег на путевые издержки почитает незаконною, тем более, что не спросись его сделал я поездку. Я не отвечал ему, а представил Совету, во-первых, что в русских губерниях вице-губернаторы совершенно независимы от губернаторов, да и в Бессарабском образовании о какой-либо подчиненности их ни слова не упомянуто; во-вторых, что объяснил г. Катакази причину моих разъездов, вследствие чего он сам велел мне выдать казенную беспошлинную подорожную. Безо всяких затруднений Совет утвердил и разрешил сию выдачу.

Другим образом нашел он средство наказать меня безвинного. И ему самому захотелось отдохнуть и подышать свободою. Под предлогом обозрения области, отправился он в местечко Вадулуй-Воды, верстах в сорока от Кишинева. Там открылся или, лучше сказать, вымышлен минеральный ключ, и были люди, которые ездили туда лечиться безо всякой пользы. Но местоположение было красивое, настроились домики, и многие посещали Вадулуй-Воды для приятного провождения времени. Таким образом злодей засадил меня и почти весь июнь продержал на губернаторстве.

Но это вторичное управление мое не было столь отяготительно для меня. Я уже не рвался исправлять опущения по областному правительству; в первый раз имел я право думать, что работаю на себя, а тут смотрел я почти равнодушно на медленное течение дел. Одно происшествие, и то на одни только сутки, в это время нарушило мое спокойствие. Линейные войска выступили в лагерь, и острог поручен был слабому хранению внутренней стражи. Пользуясь этим, содержащиеся в нём арестанты задумали бежать из него, выломали даже вороты; но один неустрашимый барабанщик, несмотря на усилия их душить его, не переставал бить тревогу; караул сбежался, но человек десять успели уже выскочить и убежать в близлежащее поле. Казаки погнались за ними, всех переловили, но человек трех переранили. Всё это, разумеется, в городе наделало большую тревогу.