Ярослав Голованов - Заметки вашего современника. Том 2. 1970–1980

Мы попрощались с Кириллом на пороге станции метро «Hotel de ville», расцеловались, и он ушёл, смешной старый человек в потёртых джинсах и голубой рубашке с погончиками. У него на кожаном ремне пришиты военные пуговицы разных стран.

— Доверчивым людям, — смеётся Кирилл, — я рассказываю, что каждая пуговица — это убитый немец…

— А действительно, ты убил хоть одного немца? — спросил я его как-то.

— На баррикадах тут в Париже трёх… Но наша группа спустила под откос 29 эшелонов. Кто знает, сколько там моих…

Он ушёл, пообещав мне не умирать ещё лет 10, и говорил, что мы ещё непременно встретимся…

Кирилл всё-таки обманул меня: хотя мы действительно встретились в Париже осенью 1979 г., но той же зимой он умер.

Лёва грусть мою заметил и оценил. Мы посидели немного, поболтали, но когда я оделся и сказал: «Ну, пора прощаться мне с Парижем…», он возмутился: «Как же так, жили вместе, а прощаться одному?!..» Я хотел пойти пешком на Trocadero и просто посидеть у фонтанов, но когда мы сели в машину и Лёва спросил: «Куда поедем?», я неожиданно для самого себя сказал: «Dans le Montparnasse…» Не знаю, почему я так сказал, и мы поехали на бульвар Монпарнас. Везде было пустынно и темно. Особенно мрачным выглядел бульвар Распай, но как только мы переехали границу Монпарнаса, всё сразу изменилось: светло как днём, музыка, толпы народа. Я хотел зайти в «Ротонду», но Лев сказал, что теперь в «Ротонде» кинотеатр. В «Куполь» и «Ла Дом» было народу не протолкнёшься, сесть негде. Мы выпили, я — кофе, а Лев — пиво в маленьком кафе «Галери де Монпарнас». Вокруг ходила масса весёлых людей и весёлых собак, и машины неслись, и я сказал: «Хватит надрываться… Пора домой…» Сели, поехали. Но в самом конце бульвара Лев сделал какой-то явно противозаконный поворот, и я увидел низкое тёмное здание с неоновой тускловатой вывеской: «Closerie de Lilas»…

8. «Клозери де Лила», любимое кафе Хемингуэя. Он писал: «Завсегдатаи «Куполя» и «Ротонды» никогда не ходили в «Лила». Они никого здесь не знали, и никто не стал бы их здесь разглядывать, если бы они всё-таки пришли… Я подошёл к «Клозери де Лила»: свет падал на моего старого друга — статую маршала Нея [244] Ней Мишель (1769–1815) — маршал Франции, герцог Эльхингенский. За взятие Москвы Наполеон даровал его титулом князя Московского. , и тень деревьев ложилась на бронзу его обнажённой сабли, стоит совсем один, и за ним никого».

Ней был не один. У пьедестала памятника сидел клошар, который улыбнулся нам приветливо и грустно, а потом очень вежливо попросил один франк, «потому что, месье, мне совершенно необходимо выпить вина…» Мы дали ему франк и зашли в кафе.

Народу за столиками было довольно много, а на высоких табуретках у стойки — никого, чему я обрадовался, потому что Лёвушка наверняка не разрешил бы мне платить, а у стойки всё дешевле, чем за столиком. По-видимому, «Лила» избежало модернизации, даже тапёр играл на пианино что-то очень старое, из детства. Цветы в горшках стояли на высоких неустойчивых подставках, какие теперь не делают. Совсем молоденький бармен дал нам время разглядеть кафе и ещё старушку-кассиршу за стойкой, позади которой висел маленький портрет Хемингуэя. Бармен дал нам время разглядеть и его самого, оценить, как аккуратно расставляет он чистую посуду, как ловко сбивает коктейли, как точно наливает их в стаканы и с сухим шуршанием черпает длинной ложкой из железного ящика лёд… Мы всё это разглядели и в этот момент увидели прямо перед нами на стойке крохотную, с сигарету величиной, медную пластиночку, на которой было написано одно слово: «Хемингуэй». Мы всё-таки нашли его мемориальную доску, единственную в Париже! Я засмеялся, сразу подумал: если буду в Москве рассказывать, всё равно никто не поверит.

— Что господа желают выпить? — спросил бармен.

— А что здесь пил месье Хемингуэй? — спросил Лев.

Бармен задумался на минутку, потом ответил с вежливой улыбкой:

— Как вы понимаете, я не могу помнить, что пил месье Хемингуэй. Но наш покойный хозяин, который хорошо знал месье Хемингуэя, рассказывал, что месье Хемингуэй обычно пил виски «Белая лошадь»…

Лев заказал три рюмки «Белой лошади». Я понял.

— Три? — бармен думал, что ослышался.

— Три, три, — сказал я.

Чокнулись по-русски и выпили залпом. Третью рюмку поставили рядом с медной пластиночкой.

— На всякий случай, — улыбнулся Лев. — Если вдруг месье Хемингуэй заглянет сегодня в «Клозери де Лила»…

Утром я улетел в Москву.

9.6.75

В самолёте снова читал Хемингуэя. «Париж уже никогда не станет таким, каким был прежде, хотя он всегда оставался Парижем и ты менялся вместе с ним… Париж никогда не кончается, и каждый, кто там жил, помнит его по-своему. Мы всегда возвращались туда, кем бы мы ни были и как бы он ни изменился, как бы трудно или легко ни было попасть туда. Париж стоит этого, и ты всегда получал сполна за всё, что отдавал ему…»

О Париже написаны горы книг. Свои писали: Монтескьё, Беранже, Гюго, Доде, Бальзак, Моруа. Многие русские писали: Фонвизин, Карамзин, Салтыков-Щедрин, Куприн, Бунин, Ахматова, Антокольский, Мандельштам, Пастернак… Всё это я прочел… Но всё-таки думаю, что лучше всех о Париже написал этот заезжий американец: «Если тебе повезло и ты в молодости жил в Париже, то, где бы ты ни был потом, он до конца дней твоих останется с тобой, потому что Париж — это праздник, который всегда с тобой».

Мне повезло…

Большой очерк «С Хемингуэем по Парижу» мы с Л. Д. Володиным всё-таки написали. Он был опубликован в журнале «Вопросы литературы» (1977. № 3], а потом, уже после кончины Лёвушки в Париже, я включил его, в память о моём друге, в свой сборник «Капля нашего мира» (М.: Правда, 1988).

Сашка Янгель [245] Янгель Александр Михайлович (1942–1989) — сын замечательного конструктора-ракетчика, академика Михаила Кузьмича Янгеля. , пьяница и ничтожество, посредственный КэВээНщик, которого отец, видя его техническую бездарность, устроил работать в редакцию «Правды», пришёл сегодня кадрить меня в «Правду» с каким-то молоденьким учёным и делал это так, так кадрят шалашовку, уличную девку — нагло, нахально. Выпендривался перед этим молоденьким, снисходительно говорил, что моя книга о Королёве «просто плохая книга» [246] Речь идёт о первой книге «Королёв (1906–1934)», изданной «Молодой гвардией» в 1973 г. . Может быть «Королёв» и очень плохая книга, но я уверен, что это — одна из полезнейших моих книг. Другие, более умные и талантливые писатели, в будущем сумеют извлечь из неё достойную их пользу, поскольку я был современником Королёва, видел его живым, говорил с ним. Если нынче я не сделаю «Королёва» до конца [247] Тогда я и предположить не мог, что для этого мне понадобится ещё 15 лет! , то не я пострадаю, а другие, неизвестные мне и искренние люди, желающие знать правду, но вынужденные доверяться лжи. У великой эпопеи 1812 г. был Лев Толстой, но что же делать нам, прибитым и робким, коли и в наше время свершались эпохальные события?! Я искренне и радостно завидую моему потомку, который, опираясь на правдивые свидетельства современников, в том числе и на мою книгу, сможет талантливо и взволнованно рассказать об удивительном времени рождения космической эры, который не будет стиснут цензурой и редакционными надобностями, и которому я сослужу добрую службу хотя бы тем, что искал истину в век, который в ней не нуждался.