Ярослав Голованов - Заметки вашего современника. Том 1. 1953-1970

— А что, Катаев действительно большой писатель?

Я сказал, что это — Мастер, великолепный стилист…

Ноэль Абрамовна и Зиновий Александрович Юдовичи.

— Нет, — перебил меня Юдович. — Большой писатель не может так поступать…

И он рассказал мне такую историю. Катаев приехал в Париж, намереваясь затем отдохнуть на Лазурном берегу, и заболел. В Ницце Юдович поселил его в хорошем отеле, пригласил врачей. Зиновий Александрович не купался и, пока дамы, приехавшие с Валентином Петровичем, ходили на пляж и по магазинам, сидел у постели Катаева, который просил его рассказать о своей жизни. Тот рассказывал. У Юдовича многие года была любовница. Он всегда о ней заботился, давал ей деньги. Но вот она заболела раком. Он поместил её в лучшую клинику, не жалел денег на врачей, но ничего не помогало. Перед смертью эта женщина позвала Зиновия Александровича и сказала:

— Ну, какой же ты дурачок: ты всю жизнь не понимал, что я тебя действительно люблю! Вот держи эту шкатулку. Тут все твои деньги до последнего сантима…

Кроме того, Юдович рассказал, что у него с женой нет детей. Жена очень переживает, скупает по всему миру куклы (я был в этой комнате: по всем стенам идут многоярусные стеллажи с сотнями кукол), и они, чтобы скрасить своё одиночество, завели пёсика. Действительно, в доме есть слуга (Гаспар, я его видел), который ухаживает за этой собачкой.

— Ну поймите, Слава, я старый, бездетный и богатый человек и могу себе позволить ради жены нанять слугу для собаки. — Юдович был очень взволнован. — Я плачу ему хорошие деньги, он доволен, собака довольна, жена довольна… Ну что же здесь позорного, низкого? Почему же Катаев так зло, с такой недоброй иронией описал всё это в своём «Кубике», да ещё прислал мне журнал? Ведь Ноэль Абрамовна (жена) читает по-русски. Она прочла там о моей любовнице, о которой ничего не знала многие годы. Она ничего мне не сказала, но я-то знаю, как ей было больно! Нет, не убеждайте меня: большой писатель так поступить не может…

Когда уже за полночь уходили, я «ляпнул» Лепешинской:

— Ольга Васильевна! Позвольте, я вас провожу на такси! Ведь я вас видел в «Лебедином озере», когда мне было 8 лет!

О. В. Лепешинской в то время было 53 года и лучше напомнить ей об этом печальном для всякой балерины обстоятельстве, было трудно!

В такси разговорились. Она рассказывала:

— Я состоятельная женщина, у меня всё есть: бриллианты, меха, хорошие платья, дорогая парфюмерия. Но валюты у меня нет! А меня поселили в отеле, где «бою» в лифте полагается давать всякий раз десять франков чаевых. А у меня нет этих 10 франков! Французы же думают, что русская звезда балета — скряга! Это так унизительно! Из-за этого я не хочу никуда ездить…

Бронзовый бюст Эйфеля [310] Эйфель Александр Гюстав (1832–1923) — французский инженер. у северной ноги Эйфелевой башни. У него очень серьёзное и недоверчивое лицо. Эйфелю было 57 лет, когда он построил башню, а прожил он до 91 года. Какое же это счастье: просыпаться утром, подходить к окну и видеть свою башню!

Сегодня во Франции выбирают президента. На улицах — тишина, ни тебе гармоней, ни песен. Буза, а не выборы. Но к ночи, вроде бы, французы разгулялись. Ездили в редакцию «Юманите» к Рене Андрие (главный редактор). Там шум-гам, пьют шампанское. Под окнами ревет толпа, поют «Интернационал». Те, кто голосуют против коммунистов, проезжая мимо, гудят клаксонами. В дверях типографии столкнулись нос к носу с Дюкло [311] Дюкло Жак (1896–1975) — секретарь ЦК Французской компартии в 1931–1964 годах. — маленьким, плотным, очень быстрым и энергичным человеком в шляпе. Мы с Королёвым [312] Королёв Лев Андреевич — корреспондент Всесоюзного радио и телевидения в Париже. поздравили его с результатами выборов: уже было известно, что коммунисты отлично провели выборы и набрали более 20 % голосов. Он кивал, улыбался, потом мгновенно исчез. Пока победил Помпиду. Через две недели они будут спорить с Поэром за право владения Елисейским дворцом.

1.6.69

Набегавшись по полю и всем павильонам Ле-Бурже, устаю смертельно. Но как только ложусь в постель, чёртик внутри начинает шептать: «Ты — в Париже! Ты — в Париже! Что же ты лежишь?! Ты же в Париже! Вставай немедленно!..»

На площади Трокадеро я сразу узнал наших туристов по плащам «болонья» и как-то по-хамски постриженным затылкам. Они стояли на террасе и смотрели на каскад фонтанов дворца Шайо, Эйфелеву башню, Марсово поле, которое замыкалось Ecole militaire. Я встал рядом и без всякой задней мысли спросил по-русски:

— Ну что, нравится, ребята?

Их как ветром сдуло! Представляю, как вечером они рассказывали, что нарвались на явную провокацию. Ну почему мы такие уроды?!

Прямо против собора Парижской Богоматери стоит старый железный писсуар, точно такой, о каком сняли веселый фильм «Скандал в Клошмерле». А там, где была медная звезда, на которую надо было встать, чтобы вернуться в Париж, всё разрыли: строят подземный гараж. Значит, я не вернусь?

Есть примета: чтобы вернуться вновь в Париж, надо постоять на медной звезде, вделанной в мостовую напротив собора Нотр-Дам, от которой измеряются все дороги во Франции. Вопреки примете, я был в Париже ещё четыре раза.

Кирилл познакомил меня с видным коммунистическим функционером Андре Пьераром. Втроём ужинали в «Мире химер» на острове Sant-Louis. Пьерар — типичный француз, весёлый, гуляка, любит вкусно поесть, выпить, поволочиться за женщинами. Сосёт трубку с замысловатым металлическим мундштуком. Рассказывал о поездке в Новосибирск, жаловался, что не знает, что печатать в своем журнале об СССР: штурм Зимнего, Гагарин, Академгородок — всё уже было. Я говорю ему:

— Всё это — не для французов. Вам надо показывать нашу страну в совершенно другом ракурсе. Где водятся самые большие раки, которые, кстати, покупают французы? В Кущёвке! А где в России растут самые лучшие яблоки? В Понырях! А самый лучший рис для плова? В Узгене! А где на территории СССР живут самые красивые девушки? В Рушане, в Таджикистане…

Пьерар был в восторге, записывал мои адреса на бумажных салфетках и говорил, что я спас его журнал. Заговорили о художниках. Вспомнили Шагала.

— Он — очень скромный человек, — говорил Пьерар. — Как только увидит, что его узнали, сразу прячется, как мышь… Пикассо? Хотите познакомиться с Пикассо? Чёрт, его сейчас нет в Париже! Это можно было бы устроить. Писать ему бесполезно. У Пикассо есть специальный чулан, в который сразу относят всю его почту, даже правительственные телеграммы. Он понял, что ни он сам, ни его секретари не в состоянии ответить на все письма, и объявил, что никому отвечать не будет. Когда вы ему дали Премию мира и прислали телеграмму, она тоже попала в чулан. Пикассо узнал об этом много дней спустя от Эренбурга. Ему можно только звонить. Но это тоже трудно: у него семь фильтров. Последний фильтр — жена. Но если бы он был в Париже, мы с вами пробились бы… Приезжайте зимой, сходим к Пикассо…