Виктор Володин - Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов

Такие случаи бывали и со мной. Из них я помню два. Первый был в 1940 году, но тогда он мне не доставил неприятностей, потому что я предусмотрительно захватил с собой запасную чуню, которой и заменил вышедшую из строя. Во второй раз в 1945 году у меня не было запасной чуни, и дело осложнялось тем, что я был один и шел трехдневным маршрутом. На мое счастье, обувь порвалась, когда я, обойдя по водоразделам бассейн одного из ручьев, подошел к долине реки Таяхтах. Мне пришлось вместо продолжения маршрута срочно спуститься в долину упомянутой речки, по которой наш возчик должен был перевезти нашу стоянку из одного пункта выше по течению в другой, находящийся ниже того места, куда я вышел. Я надеялся, что он еще не успел выполнить эту операцию и рассчитывал на то, что он найдет меня, если я буду спать у костра, и перевезет на место стоянки.

Время было еще до полудня, когда я спустился в долину и развел маленький костер на сравнительно чистом, мало залесенном месте. Было тепло, и костер мне был нужен не для того, чтобы греться у него, а лишь затем, чтобы возчик не проехал мимо, не заметив меня, если я буду спать в это время. Спать я хотел, потому что не выспался две предыдущие ночи у костров. Дождаться возчика и лошадей, коротая время таким способом, было бы лучше всего — это было бы соединением не приятного с полезным, как говорят обычно, а скорее полезного с необходимым, так как поспать для невыспавшегося человека было полезно, а ожидать возчика было необходимо, потому что идти босым на одну ногу 8 или 10 километров я, как мне казалось тогда, совсем не мог.

Я сначала сжарил на костре куропатку, которую убил, спускаясь с сопки и хромая на порванной чуне. Для этого я разрезал куропатку на кусочки, которые натыкал на заостренную сырую палочку и жарил, держа не в пламени, а над жаром и поочередно по мере готовности ел эти кусочки без хлеба и соли. Впрочем, я не в первый раз таким способом расправился с куропаткой, и мне это было привычно. Потом я улегся и постарался как можно герметичнее закупориться с помощью имевшихся у меня средств от комаров, чтобы забыться сном. Но это мне никак не удавалось в течение всего дня. Несколько раз я был так близок к тому, чтобы впасть в объятия Морфея, веки смеживались, мысли путались и уплывали куда-то, забывалась обстановка, где я находился, но раздававшийся где-то у самого уха под накомарником знакомый писк «з-з-з-з» моментально развеивал сон и заставлял все начинать сначала. Я очень хотел спать, но мучился, изводимый комарами, до ночи. Заснуть мне удалось, когда над соседним болотом поплыл белый туман и загнал комаров в какие-то их убежища.

Проснулся я только утром, но еще не успел выспаться и продолжал бы с удовольствием это приятнейшее занятие, если бы меня не разбудил кто-то свистом. Мне в первый момент было досадно. Только подняв голову и открыв глаза, я, наконец, увидел на другом берегу речки двух лошадей и сидевшего на одной из них возчика. Я очень обрадовался; вскочив и собрав свой скарб, отправился, хромая, через русло к лошадям. Экзотика с романтикой и комарами кончилась.

Но вернемся после длинного отступления к нашему первому снегу, к 23 августа 1943 года, когда, проснувшись у догоревшего и потухшего костра, я и Шинкаренко увидели белую, ничем не запятнанную пелену снега. С утра слегка подморозило, и мы двинулись в путь по снегу в своих перфорированных чунях, идти нам было холодно. Ноги ощущали холод сквозь подошву, стенки чуней и тонкие портянки, но особенно мерзли у дыр перфораций или прорезей, в которые, естественно, забивался снег и таял. Особенно все это чувствовалось, когда мы поднимались на первую вершину по маршруту и затем спускались в следующую седловину. Потом постепенно потеплело. Снег из сухого постепенно превратился в сырой, а затем в мокрый, потом стал оседать, а в долине стал исчезать. Но он все же не растаял совсем за весь день на водоразделе.

Вечером, подойдя наконец к долине Бахапчи, мы с низкой сопки, венчающей конец отрога, увидели совсем близко от себя светлое пятно палатки, которая сначала показалась лужей воды с какими-то странными геометрическими очертаниями.

Обрадовались очень, заметив, наконец, дым и кого-то из людей. Теперь мы были дома, а это всегда бывает приятно.

Незадолго до первого снега, однажды под вечер, когда я только что вернулся на стоянку на правом берегу Бахапчи, к нам явился старший инженер геолого-поискового отдела Петр Николаевич Спиридонов. Он ознакомился с выполненной полевой партией работой, но больше всего заинтересовался проделанными на водоразделе Победы и Марата рудными поисками. Он очень хотел поехать посмотреть на проявления оловянного оруденения, свалы рудных жил и следы нашей работы — канаву с обнаженными в ней оловоносными жилами. Пришлось пожертвовать еще два дня, чтобы съездить с ним туда.

Утром следующего дня мы с ним и возчиком Демьяновым отправились на Сталинградец верхом. Путь был неблизким, и мы только к концу дня его благополучно завершили.

Схема района геологических исследований и открытий Виктора Володина в 40–50-е гг. XX века.

Остановились ночевать на устье Победы, на месте, где стояла наша палатка, когда мы искали рудные свалы. От осеннего холода спасались по способу, излюбленному многими полевиками и в том числе П. Н. Спиридоновым, нагрев предварительно место. Я не любил этого способа, но не возражал, хотя сам уже давно им не пользовался.

Мы развели большой костер на галечной косе ручья Сталинградец и, когда он прогорел, смели угли и золу, и, дав немного остынуть раскаленной поверхности, настелили зеленых веток ольхи и березки и улеглись, укрывшись своими ватными телогрейками.

Этот способ нехорош тем, что человек, лежащий на такой постели, одним боком испытывает невероятно влажную от нагретых сырых веток жару, как будто этот бок находится в парной бане, а другому боку тепла не достается, он мерзнет на холоде осенней ночи, под холодными золотыми звездами, горящими на черном небе. Этот бок заставляет спящего проснуться, чтобы перевернуться. Но это опасная операция, и ее нужно выполнять постепенно, разделив на 6–7 движений с короткими минутными перерывами и поворачиваясь каждый раз на 25–30 градусов. Я думал, что если не придерживаться этой предосторожности, то можно жестоко простудиться от резкого остывания раскаленного бока, но на себе я не делал подобного эксперимента и потому не вполне уверен, что был прав.

Утром поднялись на сопку к канаве, пройденной нами вдоль водораздела между ручьями Марат и Победа, осмотрели обнаженные в ней жилы, вернее, я их только показывал Спиридонову, потому что сам их видел и раньше. Потом погонялись немного за куропатками без ружей, потому что мы их не взяли на сопку, спустились вниз и, перекусив, поехали назад.