Виктор Володин - Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов

Комары уже исчезли около недели назад, и было лучшее время колымского лета или ранней осени. Погода стояла отличная. Сияло солнце на голубом лазурном небе, где бродили лишь редкие мелкие белые облачка. Ветра не было. Тайга была еще изумрудно-зеленая, слабо испорченная желтизной ранней осени.

Вышел я в путь со своей базы ранним утром и, пройдя около 4 километров, зашел на устье Сталинградца в палатку М. А. Беляева, остановившегося здесь несколько дней назад. Он производил тогда триангуляцию (один из методов создания сети опорных геодезических пунктов. — Ред.) в нашем районе. У него я сидел недолго. Мы пили чай, и разговор наш вращался вокруг военных событий. В частности, помню, говорили мы почему-то о противотанковых ружьях, которые тогда были новым оружием. Помню, в газетах тогда уже меньше говорилось о применении бутылок с горючей смесью, а больше о противотанковых ружьях.

Потом я пошел дальше и не останавливаясь шагал до перевала, где присел покурить. Прошел я и место прошлогоднего ночлега в маршруте ниже по ручью, где остался черный круг от костра и кучки высохших веток — остатки постелей вокруг костра. Вспомнил, как нас тогда заедали кровожадные кровососы. Особенно наседали они на нас, когда мы, только что сварив суп, пытались есть его, сидя у костра. Делать это было очень трудно, потому что вокруг наших голов вились плотные рои комаров, которые стремительно бросались к лицам, едва кто-нибудь приподнимал накомарник. Они гудели, вызывая этим зуд кожи, даже в густом дыму, в котором люди задыхались и кашляли. Вот мы и исхитрялись, быстро приподнимая край накомарника, стараясь донести ложку супа до своего рта так, чтобы возможно меньше комаров успело утонуть в супе. Комары очень действовали на нервы, и не удивительно, что рабочий Иванов, которого за маленький рост и моложавое мальчишеское лицо многие называли «сынком», ругал комаров последними словами. «У, падло!» — бормотал вполголоса он. — «Видал падло, сам падло, но такого…». Из-за нелепой бессмыслицы этих слов они мне и запомнились навсегда.

Старую, очень слабо проторенную тропу я видел только на перевале, в очень низкой седловине, где лежало уже упомянутое старое, вросшее в мох тележное колесо. Здесь же, как я помню, присаживался покурить и годом раньше, спустившись с высокой эффузивной сопки, изрытой воронками молний.

В долине ручья Силинцовой, который П. Н. Спиридонов назвал так по фамилии понравившейся ему тунгуски, я заметил старую шурфовочную линию, где на старых выкладках «проходок» буйно росла брусника. На ягодах уже пунцовели стороны, обращенные к солнцу, но они были еще совсем зеленые. Помню, я решил, что это связано с тем, что шурфы в то время проходили на пожоги и в выкладки «проходок» попадало вместе с породой много золы от сожженных в шурфах дров, а брусника всегда очень охотно растет на старых пожарищах, питаясь там калийными солями золы.

Потом я услышал шум проходящей впереди по дороге автомашины и решил, что я уже почти у цели, не больше чем в двух километрах от нее. Вскоре я действительно вышел и на дорогу, в долину р. Анманнанджи. Но дорога оказалась пустынной, и я, посидев возле нее, решил, что дальше ожидать попутную машину не стоит, и не торопясь двинулся в сторону Усть-Омчуга с тем, чтобы сесть на попутку, если она будет, или дойти пешком.

Вскоре после того, как я пошел, мне стало казаться, что иду я напрасно, потому что до Усть-Омчуга далеко — почти 30 км, и что скоро обязательно будет попутная машина, и скорее всего, не одна. И еще вспоминалось, как три года назад мы вместе с Авраменко сидели у его знакомого гостеприимного дорожного прораба всего лишь на 7 км дальше от Усть-Омчуга, причем тогда дорога была закрыта, так как не работал паром на Детрине, а мы все же ожидали машину целый день, хотя и тщетно, а теперь дорога работает. Но я все же продолжал идти, так как не хотел терять времени — нужно было торопиться, чтобы скорее вернуться и продолжать выполнение полевого задания. Кроме того я помнил и о том, что попутная машина может и не взять меня, особенно если это будет бензовоз с цистерной вместо кузова или если в ней просто не окажется места. Гнало меня вперед и то, что сидеть на месте, ожидая машину, было бы слишком скучно, и мне казалось, что я просто не усижу без книги и без всякого занятия.

Как и бывает довольно часто, все произошло по наиболее скверному сценарию. Машина меня все-таки догнала, но только тогда, когда я за несколько часов отшагал 23 или 25 километров, и мне оставалось до поселка не больше 6–7 километров. Это было очень похоже на то, как 3 года назад мы с Авраменко, в уже упомянутом походе, прождав целый день машину и не дождавшись ее, на другой день, уже не слушая уговоров гостеприимных хозяев, двинули пораньше утром пешком и, не дойдя до Усть-Омчуга тоже не более 10 километров, были подобраны попутной машиной, именно той, которую мы ожидали накануне.

Помню, что, пройдя уже около 25 км пешком и выйдя на автодорогу, я чувствовал себя еще совершенно свежим, нисколько не уставшим, и что первые километры по полотну автомобильной дороги казались мне очень легкими по сравнению с ходьбой по бездорожной тайге. Но через несколько часов ходьбы по шоссе к концу пройденного пути я почувствовал, наконец, в ногах усталость. Стали все сильнее болеть подошвы ног, отбитые о твердое полотно хорошо укатанной сухой дороги, хотя и не имевшей твердого покрытия. Конечно, большую роль играло то, что новая усталость складывалась со старой, раньше не замечаемой, и что прошел я уже около 50 км.

В Усть-Омчуге я никого из своих не застал, так как Воля оказался в командировке, кажется, в верховьях Детрина, в полевой партии Кальченко, а Лиля, конечно, еще не вернулась из Днепропетровска, куда она меньше месяца назад поехала за своими старшими детьми, которых нужно было тогда забрать. Поэтому мне пришлось воспользоваться гостеприимством старых знакомых — Софьи Давидовны и Семена Моисеевича Блиндеров и переночевать у них.

Обратную дорогу я совсем не помню, потому что прошла она так же, как и путь туда, без приключений и показалась мне намного короче, потому что по дороге я теперь ехал на быстром «студебеккере», а не шагал пешком. Дорогу по таежным ручьям я уже знал и потому никакого внимания ей не уделял. Запомнилось мне еще, что большая часть долины ручья Аполлон, исключая только ее истоки, совершенно лишена древесной растительности. При этом в долине нет никаких признаков того, что лес здесь когда-нибудь погиб от пожара. Просто долина чистая, безлесая и вообще почти совсем лишенная кустарниковой растительности, как и травы, и мха. Вероятно, что причина этого заключается в какой-то особенности почвы, может быть, в ее кислотности.