Виктор Володин - Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов

Опомнившись от шока, Акафий прыгнул, как тигр, к палатке, оборвал шпагат на завязках, скомкав ее, утащил на другой берег ручья, быстро перенес туда и наши вьючные ящики и другое уцелевшее от огня имущество и одежду. Потом увидел, что от его курточки на «молнии» остались только железки от застежки.

Проделав все это, он и сидел на берегу, охватив голову руками, и, вероятно, рассуждал о том, что же теперь делать. Когда прибежали мы с Бекашевым, то как-то не нашлось времени, чтобы спросить его, о чем же он размышлял там, сидя на берегу. Мне это не было интересно. Досадно было только то, что он не начал тушить огонь раньше, еще когда мы неслись к очагу пожара, дав ему разгореться. Он, конечно, мог бы этим задержать распространение огня, если не потушить совсем. Но его почему-то охватила какая-то апатия, вероятно, шок от испуга и досады.

Помню, что, когда мы прибежали, и еще раньше, когда мы стремительно неслись с горы, потом на гору и опять с горы, в голове неотвязно стояла мысль: как я мог бежать, ни разу не упав, не поскользнувшись и не споткнувшись по такой неровной, каменистой, неоднородной поверхности, по которой ходил всегда, внимательно глядя под ноги и постоянно выбирая место, куда поставить то одну, то другую из них. Были и особенно трудные участки пути со скоплениями крупных гранитных глыб, покрытыми не просохшим еще после дождя лишайником или мхом. Они были скользки, а спасали нас от падения, должно быть, только наши резиновые чуни. Если бы мы были не в них, а в сапогах, то я сомневаюсь, что нам удалось бы благополучно добежать до пожарища.

Итак, мы бросились на борьбу с пламенем, не имея в руках никакого подходящего инструмента, ни кайла, ни лопаты. Орудовали мы палками, которыми нам удавалось только сбить пламя, но тлеющий мох вспыхивал вновь, и пламя продолжало пожирать ягель, на котором редко стояли большие лиственницы. Пожар был сложный, многослойный, и бороться с ним было трудно особенно потому, что ни у кого из нас не было опыта. Кроме того, нас было только трое, а площадь пылающего ягеля была большая, и фронт огня, окружающий эту площадь, был большой и продолжал расти, несмотря на наши усилия.

Действовали мы, вероятно, неправильно. Должно быть, не так следовало тушить такой сложный пожар, но рассуждать об этом было некогда именно потому, что нужно было делать это без промедления. Сложность пожара состояла в том, что мокрый ягель под лучами жаркого июльского солнца в этот ясный день быстро высыхал. Верхний слой ягеля быстро сгорал, обнажая лежащий ниже мокрый мох, который тут же быстро начинал подсыхать на солнце и вспыхивал от оставшихся тлеть в нем сухих гнилушек при первом же легком дуновении ветерка. Это повторялось много раз, и вся выгоревшая площадь вновь и вновь пылала с прежней неослабевающей силой.

Сухой ягель горит очень быстро, давая большое яркое пламя от содержащихся в нем эфирно-маслянистых веществ. Пламя его неукротимо, трудно поддается тушению. Горящий ягель нельзя сравнить даже с горящей смолой. Пламя его ярче, дыма меньше. Ближе, чем смола, к нему, пожалуй, горящий целлулоид, в отличие от которого ягель не взрывается. В то же время ягель обладает большой гигроскопичностью. Укрытый от палящих лучей солнца, особенно когда оно зайдет или на непродолжительное время скроется за облака, только что бывший сухим, ломавшимся под ногами и рассыпавшимся с характерным хрустом в порошок, мох быстро становится мягким, а потом влажным и сырым на ощупь и очень неохотно загорается.

Целый день ушел на тушение пожара. Трудились мы не покладая рук, без отдыха и без коротких передышек, спеша сбить пламя и преградить путь огню, локализовать пожар и затем задавить его. Нам удавалось сбить на том или ином участке пламя и даже прекратить расширение зоны огня, но вскоре подсохшая поверхность мха, подстилающего сгоревший слой, вновь вспыхивала. Поэтому заново и заново приходилось возвращаться к уже, казалось, обработанной площади, где пламя было уже неоднократно потушено.

Лишь слабый дождь, начавшийся к утру следующего дня, позволил вздохнуть с облегчением, так как можно было надеяться, что он окончательно погасит оставшиеся тлеющие очаги.

В результате пожара сгорел мох, погиб лес и кустарник на сравнительно небольшом участке в самых истоках речки Тэнгкели, где ручьи и стали естественными рубежами, оконтурившими края пожара, потому что на других рубежах, оконтуривавших более узкую зону, где мы пытались остановить огонь, нам это сделать не удалось — он победил нас.

Лишь со стороны истоков этих ручьев рубежом стали мочажины (топкий участок болота. — Ред.) на линии, отделяющей склон сопок от долины. На этой линии оказались часто расположенные небольшие сырые участки, где, кроме ягеля, росли другие, более влаголюбивые мхи на маленьких участочках, трава и карликовая березка. В конце своей пожарной эпопеи мы именно здесь и сосредоточили свои усилия, чтобы создать непреодолимый рубеж, который, наконец, остановил распространение огня кверху, чтобы не выпустить его на водоразделы.

На сгоревшем участке редко росли средние или небольшие лиственницы толщиной до 20–30 см, возрастом 150–200 лет, и участки кустарника, стелющегося кедра. Обширные поляны, покрытые белым оленьим мхом, были свободны от деревьев и кустов.

Когда нам удалось, наконец, создать непреодолимый рубеж распространения огня, можно было уже спокойно наблюдать, как догорал участок поляны, поросшей ягелем и рощицами кедрового стланика. Я видел, как пламя быстрой змейкой скользило по мху, достигало группы кустов стланика, быстро облизывало длинными языками кору на стволах и их ветвях, как бы замирало, слегка подсушивая и подогревая зеленую хвою, которая тотчас же вспыхивала ярким пламенем, выделяющим черные шарообразные клубы дыма, рвущиеся к зениту.

Не раз в течение лета я с чувством удовлетворения вспоминал о том, что мне удалось отстоять от пенкоснимателей свое право производить здесь те работы, которые я производил теперь. Хотя и было уже отчетливо видно, что промышленных скоплений олова здесь нет. Мне не было жаль того, что я не поехал на какой-нибудь другой участок вместо этого. Здесь радовала меня близость к нашему поселку Усть-Омчугу, дававшая возможность поддерживать более или менее регулярные сношения с ним и уж во всяком случае возможность довольно регулярно получать газеты. А они были интересны, эти газеты последнего года Великой Отечественной войны советского народа и прежде всего нашего русского народа против мирового гада, имевшего тогда образ европейского фашизма.

Гады тогда уже истекали кровью, терпя поражения за поражениями, попытались даже прихлопнуть своего бесноватого главаря-фюрера, чтобы этим улучшить свое положение. Но бесноватый вместе со своими прихвостнями успел схватить и уничтожить противников и спастись от покушения. (Автор имеет в виду покушение на жизнь Гитлера 20 июля 1944 года, в результате которого Адольф Гитлер чудом остался жив. — Ред.) Осталось неизвестным: что было бы, если бы заговорщикам удалось убрать бесноватого главаря и его ближайшее окружение? Можно сомневаться в том, что это ускорило бы конец войны, так как вероятно, что переворот мог стимулировать военную активность антигитлеровских кругов фашистской кодлы. Во всяком случае это было похоже на драку ядовитых пауков в стеклянной банке, и было интересно. Правда, может быть, было бы интереснее, если бы прихлопнули главарей, но мы понимали, что тогда они могли бы и уйти от суда народов, так как это все же удалось сделать бесноватому Геббельсу, Гиммлеру и еще некоторым.