Виктор Володин - Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов

Когда Лиля приехала с детьми из Днепропетровска, она много рассказывала о том, как она с другими женщинами из Усть-Омчуга плыла на пароходе, потом жила во Владивостоке, дожидаясь возможности ехать дальше, о том, как она прибыла в Москву и, наконец, о том, каким она увидела наш родной город, лежавший в руинах, об обратной дороге… Больше всего меня интересовал, конечно, вопрос, каким она нашла Днепропетровск. Она рассказала, что в городе не так уж много разрушений, что жилые дома сравнительно мало пострадали, что в руинах лежат вокзал и привокзальный район, что на проспекте К. Маркса сплошь стоят коробки сожженных домов, магазинов и что вообще в городе много осталось коробок от сгоревших больших зданий. Например, университет и все институты, здание управления железной дороги и множество других выгорели дотла.

Все это, впрочем, я увидел своими глазами всего через четыре года, за которые ничего в городе не изменилось, потому что Днепропетровск не был в ряду городов-героев, как Одесса, Севастополь, Ленинград, Киев, Сталинград, и первые годы после войны еще не отстраивался, а скромно ожидал своей очереди.

Страшные минуты и часы пришлось пережить Лиле вместе с другими пассажирами теплохода «Феликс Дзержинский», когда она возвращалась в Магадан. В первую ночь, когда они еще шли в Японском море, их разбудили, выдали всем спасательные пояса и предупредили, что нужно не спать, потому что за кораблем идет японская субмарина и не исключена возможность, что она будет торпедировать его. Поэтому и нужно было не спать, чтобы успеть выскочить из твиндека в случае чего и не пойти на дно вместе с кораблем.

Но Лиля рассудила правильно, что если субмарина действительно пустит торпеду и теплоход будет тонуть, то бодрствующие будут иметь какое-то преимущество над спящими только в том случае, если их будет мало, а если все будут бодрствовать, то только больше будет паники. Поэтому нужно спать, а не впадать в панику заранее. Так она и делала и не мешала спать детям, не сея страх в их душах.

Больше чем сутки конвоировала подводная лодка наш теплоход, непрерывно наблюдая за ним через перископ, непрестанно держа его пассажиров в страхе, доходящем до ужаса. Все же дальше этого дело не зашло. Натешившись над безоружными женщинами и детьми, насладившись их страхом, самураи прекратили преследование и отстали.

Еще осенью, в начале октября, вскоре после нашего приезда из районов полевых работ нас неожиданно облагодетельствовали. Всем начальникам партий выдали по отрезу шинельного американского темно-зеленого толстого сукна. Еще в начале войны у нас возникла мода шить из точно такого же сукна, которое добывали, распарывая «страхолюдные» робы, сшитые когда-то, должно быть, в XVIII веке для американских или канадских лесорубов, а может быть, и для марсиан и состоявшие из полукомбинезона, то есть брюк, удлиненных кверху почти до плеч и длиннополого сюртука, или «лапсердака». Из брюк шили френч или китель, а из куртки — бриджи или галифе. Почти такие же, полувоенного образца, были в моде в Дальстрое еще задолго до войны. Правда, вместо кителя или френча шили гимнастерки с отложным воротничком, военного образца, подобные армейским форменным.

Естественно, что многие из нас сшили из полученного американского подарка подобные костюмы полувоенного образца. Сшили и мне такое одеяние из кителя и бридж, которое было готово буквально накануне Нового года, и я сразу же начал его носить, так как все мы к этому времени сильно обносились.

Всеволод Дмитриевич Володин с семьей в Усть-Омчуге. Вероятно, фото 1955 г.

У меня были тогда карманные золотые часы, купленные в самом начале войны, когда в ювелирные магазины и вообще в торговую сеть было «выброшено» много золотых вещей. Эти часы я всегда носил с собой, так как был тогда молод, считал себя достаточно сильным и потому был смел настолько, что не боялся возможности ограбления на улице или еще где-нибудь. Я вырос и провел молодые годы в постоянном окружении карманников и других воров, часто ездил по железной дороге, на трамвае, часто бывал в толпе, на вокзалах, в кино и в других местах, где паслись на воле воры. Можно сказать, что бдительность я органически впитал с молоком матери.

Но я не думал о возможности ночного покушения, на квартире. Поэтому я, не укрываясь от глаз воров, всегда вынимал из кармана часы, когда нужно было на них посмотреть. Много раз это бывало в присутствии обоих плотников-штукатуров, работавших вместе с нами, когда я и брат помогали им делать обшивку стен квартиры дранкой под штукатурку. Не подлежит никакому сомнению, что оба они или один из них поручили кому-то третьему совершить нападение на квартиру.

И вот числа 4 или 5 января 1945 года я безмятежно спал сладким сном в квартире брата, на своем месте на топчане, замаскированном под диван, стоявшем в простенке или, вернее, у правой стены комнаты, а голова моя находилась в углу комнаты между стеной и столом, прислоненным к окну. Передо мной стоял стул, на спинку которого я повесил свои новехонькие штаны из американского шинельного сукна, а такой же китель с золотыми часами в кармане повесил на гвоздь, вбитый в стену, у которой спал.

Помню, что часы я большей частью носил в кармане брюк у пояса, и плотники видели, как я именно оттуда вынимал их, а в этот вечер я, посмотрев на часы, спрятал их чисто случайно в карман кителя, а не брюк. Этим я и подвел вора, который, кажется, накануне под каким-то предлогом заходил, чтобы разведать обстановку и уверенно нанести свой снайперский удар.

Кажется, часа через два после полуночи я проснулся от звука сильного удара в окно. Я увидел, что в пробитую в оконном проеме дыру быстро просунулась длинная палка с гвоздем на конце, которая расшвыривала в стороны все находящееся на столе. Вор, орудовавший палкой, ухватил гвоздем мои бриджи и вытянул их в оконный проем.

Мои брюки исчезли, без них я не мог выскочить на улицу, чтобы погнаться за вором. Это вор, должно быть, учел, когда обдумывал предстоящее покушение. Учел и то, что, выскочив из последней комнаты, человек не сможет быстро пробежать по темному неосвещенному коридору, загроможденному к тому же множеством различных железных и деревянных вещей, между которыми оставался только узкий извилистый проход, потом найти на ощупь дверь и выскочить на улицу. Все это было им рассчитано правильно, и я, конечно, не скоро смог найти и надеть другие брюки, чтобы можно было выйти на улицу.

Гнаться за вором было уже, конечно, очень поздно. Брат, проснувшийся тоже из-за шума, производимого не столько вором, сколько мною, предложил мне пойти в райотдел и попросить собаку. А искать украденное было необходимо, потому что в кармане бридж остался мой бумажник со всеми документами, хотя и без денег. Предложение брата было единственно дельное, что можно было придумать в нашем положении. Мы сейчас же пошли с ним в райотдел. Дежурный, которому я рассказал всю историю, сказал, чтобы я сейчас же написал заявление, причем чтобы непременно указал, что в бумажнике были деньги, рублей 600, потому что иначе собаку не дадут. Я так и сделал. И вот мы уже в сопровождении собаковода, собаки и, кажется, еще одного солдата подошли к окну. Собака моментально взяла след и повела.